Статьи

Аннотация. Ключевое воздействие на рост популярности того или иного святого зачастую оказывает «внешний фактор» — поддержка, оказываемая культу извне, как со стороны местных властей, так и правителей соседних регионов. В центре внимания настоящей статьи — истории жизни и мученичества двух святых дев, сохранившиеся в житии св. Беуно, культ которого в средневековом Уэльсе был вторым по популярности после св. Да- вида Валлийского. Основные события их жизней во многом совпадают: обе девушки происходили из знатного рода, обеим отрубили головы, обе были воскрешены и обращены к монашеской жизни св. Беуно. Однако традиции их почитания в дальнейшем развивались по-разному: мощи одной из них, св. Гвенфреви, в XII в. были перевезены из места упокоения святой, небольшого прихода Гвитерин на севере Уэльса, в аббатство Шрусбери, а церкви, освященные в ее честь, можно было найти даже в приграничных английских графствах, в то время как другая, св. Тегиук, фактически осталось безвестной даже в «родной» стране. В определении роли «внешних сил», не связанных с местной монашеской общиной, в развитии узколокальных валлийских культов и состоит задача настоящего исследования. Схожесть «начальных данных» историй обеих святых позволяет при сравнении оставить их за его рамками, сосредоточив внимание на факторах, воздействующих на культ извне. В первом случае интерес, проявленный английским духовенством к малоизвестной валлийской святой, способствовал распространению ее по- пулярности далеко за пределы места возникновения изначального культа.

В статье рассматривается соотношение архитектурных форм небольшой церкви Покрова на Нерли, этого важнейшего и, вероятно, самого известного памятника Владимиро-Суздальской архитектуры середины XII в., и огромного городского и епархиального собора в Модене, который был заложен в 1099 г. и строился затем до второй половины XII столетия. По поздним, не до конца проверенным сведениям церковь Покрова была построена в 1165 г. по заказу князя Андрея Боголюбского (1157–1174) как храм небольшого мужского монастыря (эта дата может считаться относительно достоверной). В ходе исследования памятников выяснилось, что большинство форм церкви Покрова на Нерли принадлежит итальянской версии романского стиля, более того, значительная часть этих форм находит прямые аналоги в несколько более ранней архитектуре собора в Модене, важнейшего и сложнейшего здания романской архитектуры исторической области Эмилия. Некоторые формы церкви Покрова отсутствуют в соборе в Модене, на что указано особо, поскольку это говорит о «сборном» характере романской артели, прибывшей на Русь для возведения построек по заказу князя Андрея Боголюбского: в этой артели ядро составляли мастера, связанные с собором в Модене, но были здесь и такие мастера, которые происходили из других центров Северной Италии или ориентировались на архитектуру этих центров. И все же собор в Модене можно рассматривать как основной источник форм церкви Покрова и более ранних построек князя Андрея — Успенского собора во Владимире (1158–1160) и церкви Рождества Богородицы в соседнем с церковью Покрова Боголюбове. Можно говорить об «адресе» прибывшей артели: она была связана с Моденой, но при этом не слепо следовала формальным и стилистическим решениям моденского собора, а в некоторых случаях развивала или только модифицировала эти решения.

Впервые за время исторических исследований в Балтии автором создан свод изображений священных деревьев у пруссов и у их северо-восточных соседей — куршей. Сакрализация дуба и осознание его связи с Богом грома и молний, характерное для большинства индоевропейских народов на ранней стадии развития их культур, получило изобразительную фиксацию у пруссов в V в. н.э. В последующие эпохи различные формы изображения священного древа свидетельствовали о том, что оно занимало важное место в прусском культе. Данный вывод подтверждается письменными известиями о центральном для многих балтских племен святилище Ромове, располагавшемся в прусской земле Надровии. В центре этого святилища произрастал вечнозеленый священный дуб, под кроной которого скрывались изображения и символы прусских богов. Даже после нескольких веков господства Тевтонского Ордена в Пруссии сохранялись рудименты культа древа, являвшегося местом жертвоприношений для прусских крестьян еще в середине XVII в. Данные археологии эпохи викингов прямо свидетельствуют о плотных связях пруссов и куршей, прежде всего — в материальной культуре. Если у пруссов изображения сакрализованного древа известны уже в эпоху Аттилы, то у куршей они появляются лишь в поствикингское время. Благодаря этому можно предположить, что упомянутая изобразительная традиция (или вообще весь культ священного древа) пришла в ареал куршей от их юго-западных соседей. В старой деревянной застройке Зеленоградска (Cranz), расположенном у основания Куршской косы, по сей день сохранились декоративные детали фронтонов, стилизованно представляющие священное древо с тремя ветвями/ростками или же древо с крестообразной кроной, охраняемое двумя драконами. С учетом того, что та часть Самбии, на которой расположен упомянутый город, в эпоху викингов и после нее приняла группы куршей, что засвидетельствовано археологическим материалом, можно с большой степенью осторожности предполагать реализацию в декоре домов местных жителей неких куршских изобразительных мотивов, восходящих к традиции священного древа.

Империя хунну занимала обширную территорию от гор западного Тянь-Шаня на западе до реки Ляохэ на востоке и от Забайкалья на севере до Северного Китая на юге (до Великой Китайской стены). В этнокультурном отношении они играли важную связующую роль между Западом и Востоком Евразийского континента. Статья посвящена актуальной проблеме — анализу и подведению итогов развития историографии звериного стиля у народа хунну, созданной исследователями из России, Китая, Монголии и Южной Кореи. Автор рассматривает работы, в которых затрагиваются вопросы искусства кочевников в III в. до н.э. — II в. н.э., и на основе этого обозначает проблемные аспекты и будущие задачи в изучении данной темы. Звериный стиль кочевников эпохи раннего железа как художественное направление в целом изучен довольно подробно, однако исследователи, как представляется, уделяли недостаточно внимание прикладному искусству народов раннего железного века Забайкалья, и хунну в частности. Об искусстве хунну известно в основном по археологическим материалам, а именно по находкам предметов, украшенных в своеобразном зверином стиле, отличном от предшествующего знаменитого скифо-сибирского звериного стиля. За прошедшие десятилетия ни одной из научных школ не было проведено обобщающего исследования звериного стиля хунну, эта тема, как правило, оставалась побочной при рассмотрении памятников или предметов материальной культуры. В данной статье определяются основные тенденции в изучении искусства кочевников этого региона на рубеже сменяющихся эпох, что необходимо для будущего исследования процесса развития звериного стиля хунну, выявления его местных особенностей, разработки классификации и уточнения датировок. Также, выработанные методы могут быть применены для исследования искусства других степных народов Забайкалья и Монголии. Таким образом, к настоящему времени подготовлен фундамент для всестороннего и систематического изучения звериного стиля хунну, которое имеет большие перспективы.

В работе анализируется антикризисная экономическая политика российского правительства на завершающем этапе существования СССР, выявляются ее роль и значение в борьбе с нарастанием кризисных явлений в союзной экономике. Определяющим условием проведения этой политики в августе–сентябре 1991 г. стал демонтаж союзных структур управления, актуализировавшийся после поражения ГКЧП. В историографии деятельность правительства РСФСР в данный период изучена недостаточно: введение в научный оборот ранее не использовавшихся источников, в первую очередь, делопроизводственного характера, дало возможность значительно расширить общие представления о его работе, дать более взвешенные оценки принимаемым правительством И.С. Силаева мер и его политики в целом. В антикризисной политике Совмина РСФСР в августе–сентябре 1991 г. можно выделить два основных направления: снижение дефицита продовольственных товаров и подготовка рыночных преобразований. Для предотвращения угрозы голода российское правительство занималось организацией бартерного обмена с союзными республиками, налаживало каналы перекачки ресурсов из оборонных секторов промышленности, задействовало личный состав и технику Советской Армии для уборки урожая и изыскивало возможности для обеспечения импорта необходимых товаров. Основным содержанием подготовительных мероприятий к рыночной реформе стали структурные преобразования Совмина РСФСР, запуск процесса перевода общесоюзной собственности в республиканскую юрисдикцию с последующей оценкой их стоимости и разработка правительственной программы рыночных преобразований. На основе изучения структурных преобразований Совмина и проводимых им административных мероприятий выявлены центральные проблемы и противоречия, влиявшие на ход подготовки экономической реформы. Проведение антикризисной политики Совмина РСФСР рассматривается в неразрывной связи с динамикой межреспубликанских отношений как существенного фактора нарастания кризисных явлений. Результаты исследования позволили в целом переосмыслить роль правительства И.С. Силаева в развитии Советского Союза и России после событий августа 1991 г.

В центре внимания автора статьи — действия Вашингтона и Парижа во время обострения греко-турецкого конфликта на Кипре в 1967–1975 гг. При этом греко-турецкий конфликт рассматривается не как локальный и региональный или предмет внешней политики США и Франции, а как арена противостояния идеологии «атлантической солидарности» и идеи объединения стран Западной Европы в качестве независимого центра принятия решений (европеизма). Целью исследования является оценка эффективности методов и средств, с помощью которых Вашингтон и Париж реализовывали эти руководящие принципы. В греко-турецком конфликте европейская солидарность выразилась в бойкоте пришедшей к власти в Афинах проамериканской и атлантистской военной диктатуры, к которому присоединилась и Франция. Она негласно поддерживала Турцию в рамках общего курса сближения с мусульманскими странами. США старались не допустить обострения конфликта Анкары и Афин и поддерживали обе страны в военном и экономическом плане, хотя и с креном в сторону Греции. Обострение Кипрского конфликта летом 1974 г. и попытки его оперативно урегулировать в 1974–1975 гг. полностью поменяли расклад: Афины стали антиамериканскими и антиатлантистскими после выхода из НАТО. Франция постаралась привязать их к себе, обещая как собственную, так и общеевропейскую поддержку. Однако неожиданно и Турция не стала опорой США в конфликте. Эта разбалансировка американской политики соблазнила Францию, на фоне неудачи с консолидацией европейцев на стороне Греции, попробовать закрепиться и там, однако это привело к распылению ее сил и отсутствию результата на обоих направлениях. В то же время США умело использовали перевес в силовых, политических и экономических ресурсах и не допустили выхода двух стран из-под своего влияния. На примере борьбы Франции и США за влияние в Греции и Турции во время кипрского конфликта автор приходит к выводу о неспособности Западной Европы во главе с Парижем создать привлекательную и действенную альтернативу атлантической солидарности в рассматриваемый период.

В статье анализируются открытки немецких солдат времен Первой мировой войны 1914–1918 гг., эпистолярные практики фронтовиков, а также место и функции открыток в полевой почте Германской империи. Война создала новую коммуникационную ситуацию, переведя повседневное общение из устной формы в письменную. Полевая почта являлась для солдата важнейшим психологическим ресурсом, подтверждавшим его идентичность и позволявшим выдерживать военные испытания. Германская полевая почта имела эффективную и разветвленную структуру, письма и открытки доставлялись бесплатно и быстро. Контроль за полевой почтой осуществляли два вида цензуры — армейская и почтовая. Применение количественных методов позволило выявить такую особенность корреспонденции полевой почты, как явное преобладание открыток над письмами — и в направлении с фронта в тыл, и непосредственно в тылу. Большее количество писем из тыла на фронт объяснялось в том числе общественными установками, требовавшими активной моральной поддержки солдат. Частое использование самими солдатами открыток было связано с тем, что последние лучше, чем письма, обеспечивали скорость и частоту коммуникации, позволяли поддерживать определенный ее ритм. Кроме того, открытки были практичнее во фронтовом быту и требовали меньше моральных, материальных и временных затрат для их написания, чем письма. Вместе с тем, иногда предпочтение открытки письму со стороны солдат носило вынужденный характер и было вызвано цензурными требованиями или необходимостью снизить нагрузку на почтовые структуры. Несмотря на широкое использование, открытки имели в глазах солдат менее высокий статус, чем письма, поскольку последние оценивались как более содержательные. Тем не менее, в годы Первой мировой войны именно открытки составляли в Германии основу полевой почты. В первую очередь на них ложилась главная ее функция, а именно обеспечение непрерывной и интенсивной связи между фронтом и тылом.

Эффективность методов исторической антропологии, активно реализуемых в современной исторической науке, и наличие социального запроса на изучение истории предпринимательства делают актуальным обращение к проблеме профессиональных знаний и умений купечества. Хотя эта тема изучается давно, вопрос о конкретных проявлениях купеческих знаний в их деловой активности остается слабо разработанным. Большие возможности для исследования этой проблемы предоставляют источники личного происхождения, а именно — частная переписка купцов. Благодаря ей удается погрузиться в купеческий деловой мир, повседневные заботы и размышления. Источники такого рода, особенно относящиеся к купеческой среде дореформенной России, исключительно редки. Одним из таких комплексов является эпистолярное наследие великоустюгской семьи Булдаковых рубежа XVIII–XIX вв. Анализ этой деловой корреспонденции позволяет понять, что успех купца в торговой деятельности зависел, прежде всего, от его опытности, образованности и набора особых личностных качеств. Важнейшее значение имел навык проводить тщательный анализ конъюнктуры, умение собирать необходимую информацию, своевременно передавать ее, систематизировать и делать верные выводы. В этом проявлялось наличие аналитического и критического мышления, широкого кругозора (от конкретных знаний о работе почтовой службы до понимания влияния внешнеполитической ситуации на предпринимательскую активность населения разных стран) и способности применять имеющийся опыт на практике. Немаловажной составляющей успеха торгового дела было умение находить взаимопонимание с людьми разного статуса и рода занятий. Это, наряду с организаторскими способностями купца, обеспечивало эффективное функционирование «предприятия». Обилие различных контактов также способствовало увеличению объема актуальной информации. При изучении проблемы профессиональных знаний купца важным вопросом представляется способ их распространения. Несмотря на популярность среди просветителей идеи получения специального коммерческого образования, купцы продолжали приобретать его в «практической школе» коммерции, куда новый опыт и знания проникали гораздо быстрее.

Важной характеристикой исторического сознания является отношение общества к памятникам старины. Признание или отрицание ценности материальных остатков прошлого, практика посещения исторических мест и сам отбор этих мест отображают особенности формирования национальной идентичности и патриотизма. Одним из главных символов древней русской истории на протяжении столетий оставался город Киев. Его культурный образ многослоен, в нем сочетаются как светские, так и религиозные черты. Месту Киева в общественном сознании на разных этапах исторического развития посвящено немало исследований. Большинство из них основывается на анализе исторических и литературных сочинений, политической риторики, дипломатических переговоров и транслируют в значительной мере официальную идеологию государства и церкви. Вместе с тем, большой интерес для изучения бытового исторического сознания представляют источники личного происхождения, к которым относятся дневники и мемуары путешественников. Сопоставление оценочных суждений и описаний киевских достопамятностей, отраженных в путевых заметках XVIII в., показывает большое разнообразие взглядов на русские древности в Новое время. Краеугольным камнем культурного образа Киева был Киево- Печерский монастырь, который позиционировал его как святой город, место крещения Руси и жизни первых русских подвижников. Культ киевских святых поддерживался печатными изданиями монастырской типографии и привлекал в город многочисленных паломников, движимых не столько жаждой познания русской истории, сколько христианской ревностью. Образованное дворянство, напротив, находило в посещении памятных мест, прежде всего, культурно-исторический интерес. Древнерусские храмы они сопоставляли с памятниками европейской архитектуры, воспринимая их как эстетическую и художественную ценность. В записках иностранцев прослеживается в целом скептическое отношение к святости киевских реликвий, их внимание больше привлекает светская история города. Наконец, при организации торжественных приемов венценосных гостей прослеживается сопоставление киевской древности с античностью. Отсутствие единства в восприятии главного символа древней русской истории показывает, сколь глубока была культурная стратификация общества в XVIII столетии.

Несмотря на сохраняющийся интерес отдельных ученых к истории Османской империи, следует признать, что исследования, синхронизирующие исторические и политологические подходы к трансформации османской государственности, до сих пор остаются редкостью. Это приводит к серьезным пробелам в формировании системных представлений о взлете и упадке Блистательной Порты, которые, по мнению автора, могут быть частично заполнены за счет обращения к актуальным направлениям современной политической науки, в особенности концепциям «государственной состоятельности» и «политической стабильности». Основной гипотезой данного исследования является предположение о том, что у истоков как развития, так и упадка Османской империи лежали во многом одни и те же параметры: централизация власти, закрытость персоналистского правления, сопутствующий этому институциональный дефицит, а также чрезмерно консервативная модальность центр-периферийных отношений и отсутствие последовательного внедрения унифицирующих начал в социальном и информационном пространстве империи. Автор привлекает к исследованию методологию исторического институционализма и стержневую для него идею «колеи» («зависимости от пути»), обращается к взглядам теоретиков политического режима и политической стабильности, а также касается некоторых наиболее характерных для рассматриваемой проблемы сюжетов внутренней политики Османской империи. Результатом является вывод о том, что в числе причин политического кризиса и постепенной деградации государственного устройства империи находится иррациональное, по сути своей, стремление сохранить те конкурентные преимущества, которыми на определенном этапе истории характеризовалась османская политика, и неспособность политического класса выстроить стратегически новый вектор развития страны, отличающийся от привычных режимных образцов. Таким образом, на основе обращения к богатому историческому материалу, делается попытка дополнить его осмысление и анализ за счет методологии политических исследований, оценивая Османскую империю как тип государственности в широком смысле этого слова.

Предмет данного исследования — научное наследие Ии Леонидовны Маяк в области приоритетной проблематики ее изысканий — римской социальной истории царского и первой половины раннереспубликанского периодов. Анализируется позиция И.Л. Маяк по ряду ключевых теоретических вопросов римских штудий, связанных с осмыслением понятий civitas, populus, ager publicus применительно к архаической эпохе. Это первое обобщение научного вклада И.Л. Маяк в изучение социально- политических и социально-экономических отношений в Риме VIII — первой половины IV в. до н.э. Принципиальные положения трудов И.Л. Маяк рассматриваются в контексте мировой историографии последних десятилетий по данной тематике. Констатируется, что в ситуации, когда исследователи римской архаики разделились в своем отношении к сведениям анналистической традиции (как и в интерпретации археологического материала) на тех, кто отрицает, в целом, достоверность информации источников об этом времени (сторонники постмодернистского негативизма), и последователей А. Карандини, итальянского археолога, сделавшего важнейшие открытия на Палатине, убежденного сторонника признания значимости античного нарратива о раннем городе, И.Л. Маяк неизменно поддерживала второй подход. В дискуссии рубежа 80-х — 90-х гг. на страницах «Вестника древней истории» по поводу концепции Е.М. Штаерман о римской civitas до эпохи Октавиана Августа как безгосударственном образовании, И.Л. Маяк была в числе тех, кто, не отрицая основного методологического посыла Е.М. Штаерман (определения государства, выработанного теорией общественно-экономических формаций), не согласился с ее аргументацией. Сущностной чертой римской гражданской общины И.Л. Маяк считала наличие в ней античной формы собственности, отличавшей civitas (и полисную организацию в целом) от общины древневосточных городов-государств. Она полагала, что плебеи не были включены в populus не только в царский период, но и во время ранней Республики. Неравноправие плебеев в земельных отношениях И.Л. Маяк усматривала в недоступности для них ager occupatorius, которым бесплатно распоряжались патрицианские посессоры, а смысл аграрной борьбы — в том, чтобы изменить в интересах плебса режим эксплуатации ager publicus. И.Л. Маяк относится к тем немногочисленным исследователям, которые посвятили свои труды не только институционально-правовой, но и социальной истории римской общины архаической эпохи.

Сборник «Придворная культура эпохи Возрождения» был выпущен в 2014 г. Комиссией по культуре Возрождения Научного совета РАН «История мировой культуры». Среди его авторов — историки-медиевисты, искусствоведы, специалисты по истории науки, литературы и театра. Исследования посвящены частным проблемам придворной куль- туры Ренессанса и одновременно затрагивают основополагающие вопросы функционирования придворного общества позднего Средневековья и раннего Нового времени. Взгляд на придворную культуру как социальный феномен, связанный с формированием новой структуры двора, представлен в статье Н.А. Хачатурян. М.А. Юсим, В.А. Дятлов и Т.М. Руяткин рассматривают статус придворных деятелей культуры и их взаимоотношения с двором, правителем и иными сообществами. Несколько работ посвящены трансформации средневековых образов в ренессансной придворной культуре. А.В. Романчук и Г.А. Яловко на примере итальянских визуальных источников XIV–XVI вв. проследили трансформацию образа воина в образ придворного. М.К. Попова показала использование средневекового мотива придворной любви в интересах укрепляющегося абсолютизма при дворе Елизаветы I. Использование художественных образов для возвеличивания монарха также рассматривает И.Я. Эльфонд на примере французского короля Франциска I. Вопрос придворного церемониала освещен М.В. Панфиловой на примере папского двора через призму претензий на верховенство римского престола над светскими государями. Критика придворных порядков со стороны гуманистов представлена в работе В.М. Володарского, проанализировавшего произведения Эразма Роттердамского, Себастьяна Бранта и Ульриха фон Гуттена. Роль правителя в культурной жизни двора рассматривается в работах Н.А. Багровникова и Т.В. Сониной. Освещены и научные изыскания при дворах ренессансных монархов: Р.М. Асейнов анализирует придворную историографию Бургундского герцогства раннего Возрождения; А.В. Кузьмин — придворную науку переходной эпохи от Ренессанса к барокко на примере творчества Галилео Галилея. Кроме этого, ряд исследований посвящены произведениям изобразительного искусства и театру. Анализ работ сборника дает представление о текущем состоянии и актуальных проблемах изучения ренессансной придворной культуры в русскоязычной историографии.

В конце 1910-х — начале 1930-х гг. в Баухаузе были сформулированы положения теорий цвета, ставшие ключевыми для последующего развития западноевропейской цветовой культуры. Колористические решения архитектурной среды, изобразительного и декоративно-прикладного искусства, найденные мастерами и учениками Баухауза, развивались в контексте преобладавших в это время в Германии авангардных направлений. Первые годы существования Баухауза отмечены влиянием экспрессионизма. Цвет должен был выполнять важную социальную задачу, повышая качество жизни, насыщая эмоциями, воспитывая новый дух. Вместе с тем, колористические решения служили отражением индивидуальности их автора. Экспрессионистский период в Баухаузе неразрывно связан с именем И. Иттена, его Форкурсом. В 1921–1924 гг., с началом лекций Т. ван Дусбурга, в Баухаузе распространилась цветовая концепция «Де Стиль». Рационалистическое колористическое решение обеспечивало единство отдельного произведения и синтез всей производимой для жизни продукции, ее связь с помещением. Оно сдерживало ярко выраженный индивидуализм, пестроту и чрезмерность, свойственные экспрессионизму. Учения В. Кандинского и П. Клее обладали чертами рационализма, но в то же время сохраняли довольно много экспрессионистских черт. Функциональный цвет должен быть полностью «посвящен» предмету, который окрашивает, его назначению. В здании он призван обеспечивать целостность, организовывать движение в пространстве, оказывать соответствующее эмоциональное воздействие. В печатной продукции цвет организует плоскость, облегчает усвоение информации и т.п. Используя теорию В. Оствальда, функциональный цвет применяли Х. Шепер, Ю. Шмидт, Г. Байер. Когда Х. Майер сменил В. Гропиуса на посту директора в 1928 г., функциональная сторона стала играть еще более существенную роль. Следующий директор Бауха- уза, Л. Мис ван дер Роэ, отвергал краску как излишнее украшательство, скрывающее естественный цвет и свойства материала. Анализ отдельных произведений позволяет увидеть, как теория цвета вступала в тесную взаимосвязь с распространенными общественно- политическими целями, с общими тенденциями в искусстве, согласовывалась с производственной необходимостью, а также с личными представлениями мастеров и руководителей Баухауза

Столица Боспора Киммерийского — Пантикапей — является одним из наиболее известных памятников Северного Причерноморья. Он занимает особое место в истории данного региона, поскольку уже на раннем этапе стал зоной политической и экономической активности первопоселенцев. Античная традиция донесла до нас отрывочные сведения относительно основания и раннего периода его существования, однако наличие обломков архаической расписной керамики позволило В.Д. Блаватскому предположить, что уже во второй половине VII в. до н.э. на восточном и северо-восточном склонах горы Митридат, в районе так называемого «Первого Кресла» существовал пантикапейский эмпорий. В последние десятилетия в результате полевых археологических исследований появились новые данные, способные коренным образом повлиять на современные представления об этом этапе истории археологического памятника. Одной из ключевых проблем в изучении истории Пантикапея является вопрос основания апойкии и существование ее на раннем этапе. В данной работе рассматриваются материалы и остатки строительных объектов, исследованных в 2011–2016 гг. силами Боспорской (Пантикапейской) археологической экспедиции ГМИИ имени А.С. Пушкина под руководством В.П. Толстикова. Наряду с выделением раннеархаического слоя, получившего условное наименование «слоя пожара», внимание привлекает единственное известное на данный момент прямоугольное в плане помещение Д-3, ориентированное углами по сторонам света. Оно было пристроено к внутреннему фасу мощного цоколя предполагаемой оборонительной стены — кладке № 44. Керамика, полученная в ходе работ на городище, позволяет отнести возникновение греческого поселения к последней четверти VII — началу третьей четверти VI в. до н.э. Кроме того, наряду с уже известными материалами, были выделены некоторые неизвестные ранее в Пантикапее типы керамики, такие как протокоринфские вазы, ранняя лаконская чаша и анатолийская керамика, что значительно расширяет рамки исследования и открывает новую страницу в изучении данного археологического памятника.

Эпоха раннего верхнего палеолита на Северо-Западном Кавказе представлена только двумя стоянками. Пещера Короткая исследована на незначительной площади и содержит немногочисленные материалы. Опорным памятником для изучения верхнего палеолита Северо-Западного Кавказа является Мезмайская пещера, которая расположена в Апшеронском районе Краснодарского края. Самый ранний верхнепалеолитический слой памятника (слой 1С) имеет возраст от 40–37 тыс. лет. Археологический комплекс этого слоя содержит все категории каменных изделий, включая орудия, сколы-заготовки, их обломки, отходы производства, нуклеусы, что позволяет реконструировать технологию расщепления каменного сырья. Технологический анализ индустрии слоя 1С Мезмайской пещеры показал, что в период раннего верхнего палеолита на Северо-Западном Кавказе господствовала микропластинчатая техника расщепления, направленная на получение пластинок и микропластинок шириной от 3 до 12 мм. Предпочтение отдавалось качественному кремню, который попадал на стоянку либо в виде готовых пластинчатых заготовок и подготовленных пре-нуклеусов, либо в виде кусков кремня и крупных отщепов, последние регулярно использовались для создания торцовых нуклеусов. Анализ нуклеусов, технических сколов и сколов-заготовок позволил определить существование двух технологических цепочек: (1) скалывание пластинок и пластин шириной 7–12 мм с призматических одно- и двухплощадочных нуклеусов и (2) получение микропластинок шириной 2–7 мм с торцовых нуклеусов, часть которых сделана на массивных отщепах. Изучение метрических и морфологических характеристик сколов показало применение ударной техники скалывания с использованием мягкого, возможно, каменного отбойника. Орудийный набор и технология расщепления слоя 1С Мезмайской находят аналогии на территории Южного Кавказа и на Ближнем Востоке. Для индустрий этих территорий, так же как и для материала из слоя 1С Мезмайской пещеры, характерно преобладание пластинок и микропластинок, скалывание преимущественно с одноплощадочных нуклеусов с узким фронтом расщепления.