Статьи

В центре внимания статьи — цензура кинематографа в России в период Первой мировой войны и революции 1917 г. Хотя история кино в России уже достаточно освещена в научной литературе, еще не до конца выясненными остаются структура и полномочия кинематографической цензуры в 1914–1918 гг. Между тем по сравнению с предвоенным периодом эти изменения были существенными. С разделением страны на территории «полной» и «частичной» военной цензуры командование прифронтовых губерний получило в том числе и полномочия по контролю над кинопрокатом, которые ранее находились в руках гражданской администрации. В тыловых губерниях порядок остался в целом прежним. На общем фоне выделялся Петроград, где цензура за годы войны разрослась в крупную и сложную структуру. Одним из ее многочисленных подразделений осенью 1914 г. стал кинематографический отдел. Сотрудники отдела выдавали и отзывали разрешения на прокат, предварительно просматривали готовящиеся к премьере картины (в том числе невоенного содержания). При этом в осуществлении цезуры кино продолжали принимать участие Министерство императорского двора, полиция, инспекция типографий и др. Особую роль играл Скобелевский комитет, в годы войны претендовавший не только на производство военных картин, но и на их цензуру. Однако, как и в других видах цензуры, в кино было решено не отходить от ведомственного принципа. В результате Министерство императорского двора по-прежнему цензуровало картины с участием членов императорской фамилии, отдельно работала военная цензура в Петрограде, а на театре военных действий и в тылу контроль осуществляли местные органы власти. Эта разобщенность киноцензуры была характерна еще в довоенные годы и вызывала недовольство представителей киноотрасли. Временное правительство не пошло на отмену военной цензуры, оставалась и цензура кино, однако реальных шагов по ее упорядочению новая власть предпринять не успела.  

Результаты внешнеполитической деятельности России на ее южных рубежах позволили центральным властям в первой четверти XIX в. активизировать процесс моделирования управленческой системы в регионе. Предметом предлагаемого исследования является институт приставства в системе управления окраинами Российской империи, учрежденный для введения периферийных, полиэтничных и поликонфессиональных территорий государства в общероссийское социально-экономическое и политико-правовое пространство в указанный период. Являясь переходной формой имперской администрации в инородческой среде, приставство первоначально было призвано обеспечить для центральных властей восполнение информационного вакуума, преодоление языкового барьера и создание общих правил взаимодействия в имперских коммуникациях. В последующем посредством данного института транслировались цели и задачи имперской политики в регионе, которые предусматривали, в том числе, преодоление экономической замкнутости периферийных обществ. В этом многокомпонентном процессе немаловажную роль играла личность имперского чиновника, прежде всего главного пристава. На основе анализа законодательных актов и источников из фондов центрального и региональных архивов в статье восстановлена хронологическая последовательность событий, а также смены самих персон, в разное время занимавших должности главных приставов. Первоначально кандидатуры главных приставов утверждались именными императорскими указами и находились в ведомстве Коллегии иностранных дел, а затем — Министерства внутренних дел. Эти должностные лица подчинялись главноуправляющему на Кавказе, а позже —гражданскому губернатору. Представители разных сословных и даже этнических групп в своем большинстве состояли на военной службе на Северном Кавказе. В заключении автор приходит к выводу, что главные приставы играли посредническую роль, продиктованную не только природой должности, но и условиями, в которых они пребывали. Своей службой они должны были обеспечивать эффективный коммуникативный канал, одновременно и соответствующий принципам политики России в отношении инородческих окраин, и не ущемлявший привилегированное положение местной элиты. 

Предметом данного исследования являются политические произведения Джеймса Макферсона (1736–1796), которые, в отличие от его «Поэм Оссиана», до сих пор не были проанализированы специалистами ни в России, ни в других странах. Целью статьи является выявление системы политических взглядов Макферсона, проявившихся прежде всего в его интерпретации Американской революции конца XVIII в. Памфлеты Макферсона, написанные в период Войны за независимость США, составили источниковую базу исследования. Она дополнена британской прессой того же периода, позволяющей вписать анализируемую памфлетистику в общий контекст антиамериканской пропаганды времен Войны за независимость США. Также использованы бумаги Т. Джефферсона, служившие Макферсону основным объектом критики. Памфлеты Макферсона рассматриваются и как теоретические произведения, отчасти предвосхищающие консерватизм Э. Бёрка, и как образец пропаганды. Изучен образ Америки, созданный Макферсоном, приемы его негативизации, его связь с существовавшей литературной традицией, в частности, с повествованиями об индейском плене, составлявшими в то время отдельный литературный жанр. Этот образ создавался на основе устойчивых мотивов, таких как «неблагодарность», «жестокость», «дикость», перенесенных отчасти на Континентальный конгресс как орган революционной власти, отчасти на американцев как таковых. Военный потенциал Америки оценивался Макферсоном как чрезвычайно низкий. Пропагандист развивал британские пропагандистские клише о трусости американских солдат, якобы способных одерживать победы лишь с помощью хитрости или внезапности. Этому образу противопоставлялась храбрость и дисциплина солдат Великобритании, хотя Макферсон подвергал сомнению профессиональные качества отдельных британских военачальников-вигов. Теоретические построения Макферсона основаны на отрицании ключевых политических идей Просвещения, легших в основу современного конституционализма: народного суверенитета, разделения и ограничения власти. Делается вывод об эффективности созданного нарратива британской пропаганды. Дополнительно рассмотрены литературные связи Макферсона с Америкой и рецепция американцами XVIII в. его «Поэм Оссиана». 

Табель о рангах 1722 г. впервые закрепила систему государственных чинов Российской империи. За прошедшие с тех пор три века написано немало научных работ, посвященных этому историческому документу, однако во многих из них встречаются неточности и ошибки, что и определило актуальность выбранной темы. Большинство исследователей в своих работах ссылаются на Табель о рангах, опубликованную в Полном собрании законов Российской империи. Перед автором данной работы стояли следующие задачи: изучить максимальное количество имеющихся на сегодняшний день вариантов Табели, сгруппировать их по отличительным чертам, провести классификацию разновидностей Табели, определить вариант, вошедший в Полное собрание законов Российской империи. Было изучено более 20 экземпляров Табели, хранящихся в ведущих библиотеках страны: Российской государственной библиотеке, Российской национальной библиотеке, Библиотеке Российской академии наук, Государственной публичной исторической библиотеке России. Впервые представлено наиболее полное описание дошедших до нас вариантов Табели о рангах 1722 г. Каждому изученному экземпляру присвоен свой идентификационный номер. Систематизированы все библиографические описания сохранившихся экземпляров Табели. Определены ошибки и неточности, исходя из чего уточнена классификация по библиографическому принципу и технике книгопечатания. Исследована внутренняя структура Табели о рангах во всех печатных вариантах до включения в Полное собрание законов Российской империи. Описаны общие орфографические и композиционные черты в разных изданиях. Разработана авторская классификация по структурному принципу, в рамках которой выделены три группы: 1) классическая петровская Табель о рангах без чина «архиатер» в 5-м классе; 2) классическая с чином «архиатер» в 5-м классе; 3) неканоническая Табель о рангах (с чином «архиатер», но с расхождениями в других чинах). В результате проведенного анализа доказано, что в Полное собрание законов 1830 г. вошел вариант Табели из второй группы описанной классификации.

Род князей Воротынских в середине XVI столетия был в очень высокой степени востребован на военной службе у Российского государства в качестве полевых военачальников. Братья Ивановичи Воротынские выполняют службу полковых воевод, возглавляют порой значительные самостоятельные полевые соединения, а также гарнизоны крупных городов и крепостей. Тем не менее осенью 1562 г. на семейство Воротынских обрушивается тяжелая опала. В частности, были конфискованы земельные владения князей М.И. Воротынского и А.И. Воротынского (князь В.И. Воротынский к тому времени уже скончался). Михаил Иванович был доставлен с женой в тюрьму на Белоозеро, Александр Иванович с супругой оказались под арестом в Галиче. О тяжести опалы свидетельствует также ее длительность. Для старшего брата она закончилось только в 1565 г. Таким образом, крупные полководцы были надолго выведены из состава русского воеводского корпуса. Специалисты неоднократно задавались вопросом, в чем причина опалы, возложенной на Воротынских. Чаще всего ее связывали со стремлением Ивана IV уничтожить огромное удельное княжество Воротынских, т.е. с курсом земельной политики царя. Иногда причины искали в политических обстоятельствах того периода. Автор статьи на основе внимательного прочтения летописных и разрядных источников предлагает гипотезу, в рамках которой опала трактуется в совершенно ином ключе. По всей видимости, Воротынские подверглись наказанию за неудачу в боевых действиях против крымского хана Девлет-Гирея под Мценском. Летом 1562 г. хану удалось безнаказанно уйти в степь, избегнув разгрома от русских воевод. Здесь можно видеть результат слишком неспешного командования князем М.И. Воротынским оборонительным соединением русских войск. Опала, вероятно, стала монаршей оценкой его деятельности на высоком посту. В рамках дискуссии, развернувшейся по данному вопросу в среде специалистов по военно-политической истории Русского царства, как минимум дважды высказывались схожие предположения. В том же смысле писали А.А. Зимин и В.П. Ульянов. Отличие высказывания автора настоящей статьи состоит в обоснованности, которая проистекает из внимательного изучения источников, а именно — разрядных записей и летописных свидетельств.

В истории русской художественной культуры Иван Морозов занял место одного из ведущих коллекционеров современного французского и русского искусства. Влияние его коллекции на дальнейшие пути развития русского искусства, прежде всего на поколение молодых авангардистов, сегодня трудно переоценить. Тем не менее, осознание значимости коллекции и роли коллекционера в истории российской культуры проходило крайне медленно. Период фактического погружения И.А. Морозова в европейский художественный рынок длился около десяти лет, с 1903 г. Он начал со «спокойных» импрессионистических полотен, а завершил знаменательными приобретениями 1913 г. — двумя произведениями П. Пикассо. Собирание И.А. Морозовым главных произведений французского нового искусства развивалось в обстоятельствах отторжения этой живописи подавляющим большинством общественности. Современное европейское искусство в России воспринималось как результат упадка и вырождения. В этих условиях пропаганда живописи импрессионистов, постимпрессионистов, кубистов, фовистов, немецких экспрессионистов и т.д. на рубеже XIX–XX вв. представлялась весьма актуальной. В нее активно включились художественные журналы, они же оказали влияние и на развитие коллекционирования в России. На период 1906–1912 гг. приходится наиболее активная фаза коллекционирования Морозовым французских авангардистов, называемых сегодня постимпрессионистами, которые и оказали самое непосредственное влияние на судьбы русского радикального искусства. В эти же годы Морозов совершает ряд приобретений русского искусства, важных для его будущего развития: от произведений нежносимволистских представителей объединения «Голубая Роза» до наивнопримитивистских картин Ларионова и Гончаровой. В коллекции Морозова картины русских художников превосходили по численности произведения французских почти в два раза. Тем не менее, ему удалось продемонстрировать уже в 1910-х гг. диалог искусства двух стран. Не менее важными сегодня представляются проблемы влияний морозовской коллекции на отечественную живопись, — влияний, связанных в том числе с ее доступностью для художников.

Статья представляет собой расширенную рецензию на недавно вышедшую в свет монографию томского ученого О.Г. Лекаренко «Европейская политика США в годы президентства Л. Джонсона (1963– 1969 гг.)» (Томск: Издательство Томского государственного университета, 2023). Автор рецензии в целом следует структуре монографии, последовательно комментируя подготовку, проведение и завершение так называемого раунда Кеннеди (1964–1967 гг.) в рамках переговоров по Генеральному соглашению по тарифам и торговле. По политическим и экономическим последствиям раунд Кеннеди стал одним из ключевых в плане поступательного движения стран мира к либерализации международной торговли. Рассматриваются и другие события, оказавшие значительное влияние на ход переговоров, — кризис в НАТО, выработка принципов Общей сельскохозяйственной политики Европейского экономического сообщества, политика французского президента Ш. де Голля в отношении расширения и углубления интеграционных процессов в Европе и взаимодействия с США. О.Г. Лекаренко демонстрирует взаимозависимость экономических и политических вопросов, а также роль и место региональных проблем (например, разработки Общей сельскохозяйственной политики стран ЕЭС) в глобальных процессах — эволюции политического доминирования США в Западном полушарии, либерализации международной торговли, регламентации ядерных сил. В заключении автор монографии приходит к выводу, с которым вполне можно согласиться: невзирая на первоначальные попытки реализовать «Великий проект» Дж. Кеннеди по созданию атлантического партнерства США и Европы, в ходе своего президентства Л. Джонсон переформулировал цель европейской политики США, взяв курс на решение более мелких, но более насущных проблем путем изоляции Ш. де Голля от его европейских союзников. Выжидательная тактика Джонсона принесла свои плоды — переговоры в рамках ГАТТ завершились в целом в пользу США, в НАТО была создана группа ядерного планирования. Впрочем, одну задачу Джонсону решить не удалось: в годы его президентства Великобритания так и не смогла войти в ЕЭС.

В отечественной науке военный аспект космических проектов США в период 1957–1963 гг. ранее рассматривался довольно поверхностно. Между тем в контексте соперничества с СССР в освоении околоземного пространства масштабные военно-космические проекты США имели множество целей. Один из комплексов таких целей был ориентирован на достижение военного присутствия в космосе и, в идеале, достижение неоспоримого военного превосходства Америки в околоземном пространстве. Уже в самом начале «космической гонки» были предложены и реализованы проекты создания аппаратов для разведывательной деятельности. Одновременно разрабатывались программы новых типов космических вооружений, способных осуществлять бомбометание по территории СССР из околоземного пространства. Предложенные американскими военными и учеными проекты предполагали и начало «военного освоения» Луны. Речь шла о возможности создания искусственной среды обитания для человека и строительства на поверхности Луны (или под ней) военной базы с перспективой установки пусковых площадок для ракет с ядерными боеголовками. Эти ракеты, как тогда предполагалось, могли бы гарантировать уничтожение главного оппонента уже после начала «ядерного обмена» даже в случае, если поражению подверглась бы территория самих США. Еще одним направлением раннего этапа военно-космических исследований было создание средств для борьбы со спутниками противника. При этом не исключалось и использование ядерного оружия. В то же время в сфере военно-космических программ ставилась задача не только обеспечить, но и продемонстрировать всему миру научно-техническое первенство США в исследованиях открытого космоса. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. была очевидна прямая связь достижений в освоении околоземного пространства с восприятием в глобальном масштабе обеих супердержав как соперничающих мировых лидеров. Очевидной «победы» в гонке космических вооружений ни одна из них в рассматриваемый период не достигла, но общий вектор исследований космоса был задан именно тогда.

В феврале 1934 г. министр иностранных дел Польши Ю. Бек совершил свою первую (и последнюю) поездку в Москву. Несмотря на то, что визит проходил на фоне тревожных новостей о заключении польс когерманской декларации о неприменении силы и, вследствие этого, был призван успокоить подозрения советской стороны и создать дружественную атмосферу, приезд польского министра в Москву фактически не привнес ничего нового в польско-советские отношения. Итогом переговоров Бека с главой НКИД М.М. Литвиновым стали достаточно скромные результаты — возведение дипломатических представительств в ранг посольств и протокол, продлевающий срок действия польско-советского пакта о ненападении от 1932 г. на 10 лет. Таким образом, несмотря на внешне благоприятный исход, польский министр иностранных дел не привез конкретных предложений, и визит не разрешил ключевых вопросов. Бек не поддержал советские инициативы по совместной декларации, направленной на защиту прибалтийских государств, что стало одним из показателей реальных намерений Варшавы. Польша избегала углубления политического сотрудничества с СССР, сосредоточив свое внимание на выстраивании отношений с Германией. Советское руководство, убедившись в этом, пришло к выводу о невозможности сближения с Польшей и приступило к постепенному сворачиванию диалога с Варшавой, ограничив его сферой культурных контактов. Если же оценивать визит с точки зрения декларируемой Варшавой «политики балансирования», то он показал, что о ней можно говорить только применительно к непродолжительному, трехнедельному периоду между польско-германской декларацией 26 января 1934 г. и отъездом Ю. Бека из Москвы вечером 15 февраля того же года. Визит Бека стал свидетельством того, что улучшение отношений с СССР было лишь временной тактической мерой. В результате во второй половине 1930-х гг. отношения между Польшей и СССР начали ухудшаться, несмотря на официально декларируемое «потеплении».

Развивая идеи марксизма, В.И. Ленин на протяжении многих лет разрабатывал концепцию мировой социалистической революции. Он постоянно корректировал ее, учитывая динамику политических и экономических событий как в России, так и в других государствах. Эта ленинская концепция стала стержнем стратегии большевистской партии. После прихода к власти в России революционных сил лидер большевиков продолжал корректировать свою концепцию вплоть до 1922 г. Однако большинство партийных и государственных деятелей страны Советов не приняли ленинских взглядов на быстро менявшиеся события 1918–1922 гг., они воспринимали теорию своего вождя как раз и навсегда сформировавшуюся догму. Его мысль о переходе мировой революции в экономическое состязание коммунистической и капиталистической систем не была оценена как при жизни В.И. Ленина, так и после его смерти. Руководител и Советского государства, выхолостив научную сущность из концепции мировой революции, превратили ее в агитационный плакат «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Такой призыв способствовал сплочению советских людей, особенно молодежи, но не имел политической перспективы. Это хорошо видно на примере интернационального воспитания студенчества СССР в 1920–1930-е гг. Оставаясь интернационалистами по духу, студенты на практике участвовали в подготовке квалифицированных кадров для СССР. В этом состоял в значительной мере успех деятельности советских педагогов. Со второй половины 1920-х гг. в условиях спада мирового революционного движения и перехода к самостоятельному строительству социализма в СССР международный аспект в деле интернационального воспитания студентов педагогических вузов начал терять свою актуальность. Цель статьи — проследить динамику интернационального воспитания в педагогических вузах СССР в 1920–1930-е гг. Впервые вводятся в научный оборот сведения многочисленных газетных публикаций того времени, а также архивных документов, позволяющих проанализировать основные направления интернационального воспитания советских студентов.

Изучение исторического пространства Южного берега Крыма, претерпевавшего существенные экономические, социальные и культурные трансформации в конце XIX — начале XX в., в последние годы получило новый импульс. Это обусловлено как общественной значимостью реконструкции всей истории Крыма, важнейшего «места памяти» современной России, непрекращающимися острыми дискуссиями по поводу характера перемен в жизни российского общества конца XIX — начала XX в., так и рядом важных сдвигов методологического и историографического характера («мемориальный», «социокультурный» повороты) и новыми возможностями источниковедческого поиска, предоставляемыми идущей масштабной оцифровкой отечественных архивов и музейных фондов. Данная статья продолжает серию работ автора по реконструкции истории дачных курортов Южного берега Крыма (результатом которых стала монография «Дачи и дачники русской Ривьеры. Очерки истории Южного берега Крыма и Севастополя начала XX века», опубликованная в 2024 г.). В статье впервые вводится в оборот и анализируется делопроизводственная документация, сохранившаяся в бумагах выдающегося ученого В.И. Вернадского, отложившихся в его фонде в Архиве РАН, и относящаяся к бытованию дачного курорта «интеллигентных тружеников» Батилиман на западе Южного берега Крыма (нынешняя территория города Севастополь) в 1911–1920 гг. До сих пор в литературе история этого дачного курорта, пайщиками которого были видные ученые, литераторы, художники, руководители партии кадетов — среди них К.С. Станиславский, И.Я. Билибин, В.Г. Короленко, П.Н. Милюков, М.И. Петрункевич, — восстанавливалась фрагментарно, в основном по эго-источникам — мемуарам и дневникам, полный список пайщиков был неизвестен. Проанализированные автором документы из фонда В.И. Вернадского, в том числе межевая карта дачного курорта, список собственников участков и другие материалы, позволили, в комплексе с документами из фондов Государственного архива Республики Крым, а также источниками личного происхождения и визуальными документами, впервые достоверно установить состав дачников Батилимана, историю создания курорта и систематизировать данные для дальнейших исследований.

Статья посвящена истории учреждения в Бессарабской области Кишиневской и Хотинской епархии Русской православной церкви после очередной войны с Турцией. Первоначально власти Российской империи предполагали при присоединении Дунайских княжеств подчинить местные церковные институты Священному Синоду, очевидно, по примеру Грузинской церкви. Однако развертывание вблизи российской границы французских военных сил требовало от российского военного руководства на Дунае скорейшего заключения мира с Османской империей. Это обстоятельство не позволило полностью обрести указанные территории, вынудив российскую сторону ограничиться только Бессарабией. Вслед за заключением Бухарестского мира (1812) на заднестровской части Молдавского княжества началась организационная работа по устройству местных органов власти, включая и церковные. Основные хлопоты по формированию местной епархии легли на плечи митрополита Гавриила (Г. Бэнулеску-Бодони), который сумел в кратчайшие сроки завершить все намеченные мероприятия. Уже в конце 1812 г. в Кишиневе стала осуществлять свою деятельность местная дикастерия, которой предстояло управлять более 750 приходами и боле 10 монастырями и скитами. В начале 1813 г. усилиями митрополита Гавриила в Бессарабии было открыто первое учебное заведение — духовная семинария, при которой вскоре начал работать благородный пансион для детей местного дворянства. Также усилиями Гавриила в 1814 г. при архиерейском доме в Кишиневе была открыта типография, которая печатала книги на славянском и молдавском языках. Причем экзарх еще при строительстве епархиального дома задумал основать типографию и построил для нее отдельное здание, еще не получив на то одобрение царских властей. Таким образом, к середине 1814 г. стараниями митрополита Гавриила в Бессарабской области стала полноценно действовать Кишиневская и Хотинская епархия, которая, в отличие от многих других, обрела и право печатать необходимую литературу для церковной и образовательной деятельности

Статья посвящена истории учреждения в Бессарабской области Кишиневской и Хотинской епархии Русской православной церкви после очередной войны с Турцией. Первоначально власти Российской империи предполагали при присоединении Дунайских княжеств подчинить местные церковные институты Священному Синоду, очевидно, по примеру Грузинской церкви. Однако развертывание вблизи российской границы французских военных сил требовало от российского военного руководства на Дунае скорейшего заключения мира с Османской империей. Это обстоятельство не позволило полностью обрести указанные территории, вынудив российскую сторону ограничиться только Бессарабией. Вслед за заключением Бухарестского мира (1812) на заднестровской части Молдавского княжества началась организационная работа по устройству местных органов власти, включая и церковные. Основные хлопоты по формированию местной епархии легли на плечи митрополита Гавриила (Г. Бэнулеску-Бодони), который сумел в кратчайшие сроки завершить все намеченные мероприятия. Уже в конце 1812 г. в Кишиневе стала осуществлять свою деятельность местная дикастерия, которой предстояло управлять более 750 приходами и боле 10 монастырями и скитами. В начале 1813 г. усилиями митрополита Гавриила в Бессарабии было открыто первое учебное заведение — духовная семинария, при которой вскоре начал работать благородный пансион для детей местного дворянства. Также усилиями Гавриила в 1814 г. при архиерейском доме в Кишиневе была открыта типография, которая печатала книги на славянском и молдавском языках. Причем экзарх еще при строительстве епархиального дома задумал основать типографию и построил для нее отдельное здание, еще не получив на то одобрение царских властей. Таким образом, к середине 1814 г. стараниями митрополита Гавриила в Бессарабской области стала полноценно действовать Кишиневская и Хотинская епархия, которая, в отличие от многих других, обрела и право печатать необходимую литературу для церковной и образовательной деятельности

Целью исследования является комплексная реконструкция образа морской бури, запечатленного в русских источниках, преимущественно относящихся к периоду до начала XIX в. Предмет исследования — становление и эволюция представлений о морских штормах в русской культуре рассматриваемого времени, выявление особенностей этих представлений, их соотношение и взаимосвязь, определение факторов, которые могли на них влиять. Привлечены источники различного происхождения, начиная от бытовавших в русских землях переводных экзегетических сочинений («Шестодневы» Василия Великого и Иоанна Экзарха Болгарского) и оригинальных агиографических произведений (жития Зосимы и Савватия Соловецких, Трифона Печенгского и др.) до поэзии М.В. Ломоносова и памятников фольклора — поморских плачей, «ожиданьиц», заговоров, пословиц и поговорок, северных былин и корабельных кантов. Ранее подобных обобщающих исследований не проводилось. Специальное внимание уделено анализу попыток укротить морской шторм, представленных в первую очередь в памятниках народной культуры. В статье на конкретных примерах показано влияние христианской культуры и памятников оригинальной и переводной письменности на фольклорные традиции в контексте осмысления образа моря. Показано, что вопрос об укрощении морской стихии в рассмотренных источниках принадлежит к числу сложных и неоднозначных. С одной стороны, согласно христианским представлениям, «неукротимые» морские волны подвластны только Творцу (или святым, действующим по Его воле). Именно эта мысль представлена в источниках наиболее ярко и полно. С другой стороны, разнообразные попытки поставить шторм на службу человеку заметны в целом ряде заговоров и преданий, хотя их количество не слишком велико. Показательно, что единственным человеком, способным сопротивляться буре, в отдельных памятниках представлен только Петр Великий. В наделении первого российского императора подобными чертами проявилась апологетика самодержавия в народной среде. Романтические ассоциации, связанные с образом морского шторма, появляются в русской культуре не ранее Нового времени.