Вестник МГУ. Серия 8. История. 2020. № 2

Изменение методологии исследований в исторической науке, а также в целом в гуманитарных науках, делает актуальным изучение проблемы организации купеческой торговли в ракурсе межличностных отношений, что позволяет дополнить картину развития социальных связей. наиболее репрезентативным источником для этого представляется личная корреспонденция купцов, являющаяся практически единственным способом коммуникации для людей, находящихся даже в незначительном отдалении друг от друга. до наших дней сохранился большой комплекс переписки великоустюгской купеческой семьи Булдаковых, охватывающий период рубежа XVIII-XIX вв. однако изучение социальных связей только по частной переписке делает его неполным ввиду неизбежного упущения людьми, хорошо знающими предмет разговора, важных биографических сведений о лицах, фигурирующих в письмах. Эти пробелы могут быть восполнены путем привлечения делопроизводственных материалов различных ведомств. В результате исследования удается выявить значительную роль семейно-родственных отношений в жизни купцов. Так, наиболее удобной и устойчивой формой организации торговой деятельности предстает семейное партнерство, в котором каждый был уверен в опыте и добросовестности компаньона. Кроме того, молодые купцы делали первые самостоятельные шаги в коммерции именно в среде своих родственников, находясь у них «в обращении в услугах». они получали необходимые знания, устанавливали деловые контакты и усваивали опыт своих хозяев, тем самым приобретая ментальный капитал для своей дальнейшей торговой деятельности. В вопросах, непосредственно связанных с доверием (дача денег в долг, выступление в роли поверенного), купцы прежде всего обращались к своим родным. Уверенность в добросовестности контрагентов происходила из осознания того, что их поведение регулировалось небольшим кругом лиц, в который все они были включены. Причем не было никакого различия между теми, кто был связан кровными узами, и теми, кто породнился через институт свойства.

Одним из достижений эпохи Великих реформ стало быстрое развитие женского образования: появлялись новые типы учебных заведений, росло их число, ширилось движение за высшее образование для женщин. Всё это являлось серьезным фактором социальных перемен, приводило к расширению сферы женской самодеятельности. для сторонников консервативного лагеря, в целом выступавших за распространение просвещения, главной заботой было сохранение социально-политической стабильности всех существовавших институтов. ответом на демократические перемены в области образования в эпоху Великих реформ стала целенаправленная политика правительства александра III: изменение учебных программ в сторону сокращения, упор на религиозное воспитание, попытка возвращения к сословному принципу формирования состава учащихся. В 1884 г. начала работу «Комиссия для рассмотрения некоторых вопросов о женском образовании», в состав которой вошли чиновники Ведомства учреждений императрицы Марии, Министерства народного просвещения и духовного ведомства. Предлогом для формирования Комиссии стала «Записка» помощницы императрицы Марии Федоровны в управлении мариинскими учебными заведениями баронессы Э.Ф. раден. Позиция раден нашла полную поддержку и в Мариинском ведомстве, и в Министерстве народного просвещения; обсуждение реформ женской школы в основном шло по направлениям, сформулированным в ее записке. Баронесса полагала ошибочными чрезмерный рост числа гимназий при недостатке начальных и профессиональных училищ и предоставление права преподавания в учебных заведениях лицам, не имеющим специального педагогического образования, считала опрометчивым решением открыть бесконтрольные высшие курсы, ратовала за усиление нравственного воспитания в школах и установление строгого надзора за учащимися. Комиссия, работавшая с 1884 по 1890 г., подготовила проекты и предложения по реформированию женского образования, которые по большей части оказались нереализуемыми: часть из них противоречила российским законам, другие - жизненным реалиям того времени, получившим общественную санкцию. итоги деятельности Комиссии продемонстрировали необратимость тех тенденций, против которых выступали ее члены.

Александр III был не первым российским императором, чей уход из жизни сопровождался особым «режимом секретности». реконструкция и анализ информационного фона подобных событий может многое дать для понимания функционирования верховной власти и механизмов ее «транзита». В начале осени 1894 г. здоровье Александра III стало резко ухудшаться, в конце сентября царская семья переехала в свою крымскую резиденцию в Ливадии, где через месяц государь скончался. на протяжении всего этого времени общество переполнялось слухами о болезни царя, о ее возможном протекании и вероятном исходе. Между тем официальная информация о состоянии императора была крайне скудна. Специальные бюллетени стали выходить лишь за две недели до его кончины, причем они содержали довольно обтекаемые формулировки. Тем, кто их читал, оставалось выискивать какие-то скрытые намеки и на их основе реконструировать собственную «клиническую картину». К тому же в официальном «Правительственном вестнике» бюллетени публиковались с задержкой на сутки. Более оперативно они вывешивались в нескольких точках крупных городов, куда людям приходилось специально добираться. но и там бюллетени обновлялись не в определенное время, а по мере их поступления из Ливадии. Такая нерегулярность усугубляла и без того усилившиеся в обществе настроения неопределенности и тревоги. Благодатной почвой для разного рода домыслов и предположений явилось противостояние мнений в ближайшем окружении государя относительно того, как и насколько подробно следует транслировать за пределы крымской резиденции информацию о его болезни. Возникший информационный вакуум вселял растерянность даже в представителей высшей бюрократии, а также лиц, которые в силу своего положения обычно располагали эксклюзивными сведениями. Всё это способствовало появлению неправдоподобных версий об отношениях внутри императорской семьи и о якобы готовившихся сценариях престолонаследия. Эти версии впоследствии использовались для дискредитации самодержавия.

История пребывания японских военнопленных в лагерях НКВД (МВД) на территории СССР вообще и в Хабаровском крае в частности представляет собой сложный и в настоящее время неоднозначно интерпретируемый предмет научного исследования. В данной статье на основе впервые вводимых в научный оборот материалов, хранящихся в архиве УМВД по Хабаровскому краю, анализируется ход развертывания в регионе осенью-зимой 1945 г. сети лагерей для военнопленных и интернированных лиц. документы дают информацию о структуре лагерной сети, штатах сотрудников, их укомплектованности. Материалы проверок и приказы о дисциплинарных взысканиях позволяют составить картину условий проживания и труда военнопленных, их обеспечения продуктами, предметами первой необходимости, медицинском обслуживании и т.д. архивные материалы НКВД позволяют восстановить историю формирования лагерной сети для военнопленных японцев на территории Хабаровского края, учитывающую особенности деятельности органов НКВД в ее региональном срезе, видение возникающих проблем руководством краевого УНКВД и действий, предпринимаемых для их решения. реализуя задачи по размещению военнопленных, органы НКВД края столкнулись с комплексом проблем, связанных с нехваткой квалифицированных кадров, отсутствием необходимых материально-технических ресурсов, сжатыми сроками, обусловленными наступлением холодов, неожидаемо большим количеством пленных. Результатом стала неблагополучная ситуация в местах содержания военнопленных, рост заболеваемости, обморожений, большое число побегов. Среди личного состава лагерей имели место нарушения служебной дисциплины и законности: несоблюдение режима охраны, пьянство, незаконное изъятие вещей у пленных японцев. Вместе с тем исследованные документы показывают, что тяжелое положение пленных японцев не было проявлением репрессивного, злонамеренного характера действий органов НКВД. Руководство последних принимало максимальные усилия по обеспечению надлежащих условий содержания пленных, организации питания и медицинской помощи, а также по пресечению незаконных действий со стороны личного состава лагерей.

Предметом исследования в статье являются политическая и социально-экономическая системы современного кубинского общества, прослежена эволюция этих систем в свете институциональных перемен, закрепленных в принятой в 2019 г. Конституции. Введением в проблему служит краткая характеристика тяжелого социально-экономического положения Кубы после распада СССР. Далее в фокусе статьи оказывается анализ ключевых нововведений в общественно-политической системе страны, в ходе которого автор опирается на основной источник - новую Конституцию Кубы, сравнивая ее с предыдущим вариантом основного закона (1976). Подчеркивается попытка реализовать принцип разделения властей на Кубе, введение должностей президента, губернаторов и мэров, снижение роли марксистско-ленинских идей в жизни общества и сдвиг в сторону идейного наследия Хосе Марти и Фиделя Кастро. Впервые в литературе выдвигается гипотеза о попытке кубинцев модифицировать идеологию, внедрив в нее элементы в духе дискурса о разнообразии (diversidad) современных левых сил. Подчеркивается, что роль Коммунистической партии Кубы остается краеугольным фактором в жизни страны, что зафиксировано в новом основном законе. Также исследуются изменения в области политического лидерства, особое внимание уделяется новому президенту Кубы - Мигелю Диас-Канелю. анализируются его путь до высших ступеней политической иерархии и его видение текущей ситуации на Кубе. Автор показывает, что смена поколений и включение в государственный аппарат новых молодых лидеров происходят поступательно и под контролем «исторического поколения» (участников революции 1953-1959 гг.), что обеспечивает преемственность политического курса. Отдельно освещается положение Вооруженных сил - их влияние на управление страной, связь с государственными предприятиями. В заключительной части анализируется внешнеполитический фактор, отражается динамика отношений Кубы с такими ведущими игроками на международной арене, как Китай и Россия, сохранение проблем в отношениях с США, а также положение Кубы в латиноамериканском регионе в свете происходящих там актуальных изменений.

В статье рассматривается один из ведущих для прусской археологической культуры тип погребальных керамических сосудов-биконические «временные урны». В этих сосудах обломки кальцинированных костей переносили с погребального костра, после чего высыпали в могилу. В VI-VII вв. «временные урны» бросали вслед за костями в могилу и, возможно, преднамеренно разбивали. Путем типологического анализа, традиционного метода типологии в археологии земли пруссов, получена сериация биконических сосудов. При наложении на нее составляющих сериации арбалетовидных фибул, найденных в комплексах с конкретными сосудами и своими формами отражавших временные изменения, выявлена сначала относительная, а затем и абсолютная хронология изучаемых керамических форм. Выяснилось, что и формы и параметры фибул, и формы сосудов являются хронологическими индикаторами. Полученные в результате работы выводы таковы. Во-первых, биконические сосуды использовались частью западных балтов при погребальных церемониях еще в эпоху римского влияния. Во-вторых, с начала V в., на заре становления прусской археологической культуры, жители Самбии от урновых трупосожжений переходят к трупосожжениям подтипов 1.2 и 2.1 (безурновые группы костей или же кости, рассеянные в остатках погребального костра). Эти формы обрядности предполагают (как и некоторые более ранние урновые кремации) использование «временных урн» для переноса костей с костра в могилу. Этими «временными урнами» стали биконические сосуды. В-третьих, на протяжении VI-VII вв. сосуды биконической формы утрачивают свою орнаментику, увеличивается их высота и сужается диаметр горла. Эти изменения имели, очевидно, культово-церемониальный смысл, динамика которого пока не ясна. В-четвертых. после конца VII в. биконические сосуды на погребальных памятниках прусской археологической культуры не прослеживаются. на завершающем этапе эпохи викингов и до XIII в. (как показывают раскопки могильника Kl. Kaup) «временными урнами» для пруссов служат бронзовые блюда.

Изучение керамики предполагает обращение к этнографическим материалам при решении многих вопросов, связанных с гончарством. В 1959-1962 гг. А.А. Бобринским, одним из крупнейших отечественных специалистов по древнему гончарству, был проведен анкетный опрос населения, целью которого было выявление сохранившихся очагов гончарного производства в Европейской части РСФСР, частично на Украине и в Белоруссии. Всего было разослано более 6 тысяч писем со специально подготовленной анкетой, содержавшей вопросы о важнейших деталях гончарного производства. Материалы опроса представляют собой письма (рукописные, реже - машинописные, иногда сопровождавшиеся рисунками), авторами которых были представители местной власти, учителя, сотрудники краеведческих музеев, гончары, ответившие на вопросы анкеты с разной степенью подробности. Была получена информация приблизительно о 1000 очагов гончарного производства, преимущественно сельского. Эти документы хранятся в научно-отраслевом архиве Института археологии РАН (личный архив А.А. Бобринского) и только частично введены в научный оборот. Они содержат конкретную информацию по всем ступеням гончарного производства: отбор, добыча, подготовка исходного сырья и составы формовочных масс; способы конструирования посуды и обработки поверхностей; способы обжига; инструменты (в том числе конструкции гончарных кругов); теплотехнические устройства (печи и горны); категории гончарных изделий; лексика гончаров; обычаи и верования гончаров; торговые связи внутри микрорегионов и на более широкой территории и т.д. Это ценный источник, который отражает развитие гончарства в первой половине - середине ХХ в., содержит конкретные этнографические данные, важные также и при технологическом изучении керамики из археологических раскопок. Эти уникальные документы могут вызвать интерес не только археологов и этнографов, но и лингвистов, а также специалистов по фольклору. «Письма гончаров» можно рассматривать и как источник для изучения вопросов, касающихся положения сельского населения СССР в данный период.

На базе полевого исследования автора, проведенного в штате Джорджия (США), в статье рассматривается социальная работа церквей и созданных ими организаций среди беженцев. анализ миссионерской составляющей социального служения христианских организаций позволяет ставить вопрос о том, перерастает ли (или в каких случаях перерастает) миссионерство в прозелитизм. Соотношение миссионерства и прозелитизма в социальной работе конкретных религиозных организаций США среди беженцев с выявлением факторов, способствующих ограждению незащищенных слоев населения от прозелитизма, прежде не изучалось. В статье исследуются трактовки понятий «миссионерство» и «прозелитизм» в документах межконфессионального диалога и в академическом дискурсе. В первом случае основными критериями разграничения понятий служат методы несения Благой вести, а также уважение/неуважение свободной воли и достоинства адресатов миссии. В научной историографии эти критерии принимаются, а также подчеркивается, что прозелитизму присуща направленность на смену идентичности и принадлежности человека. Социальная работа церквей и их организаций анализируется в статье в контексте модели церковно-государственных отношений в США. Показано, как баланс между двумя основными принципами этой модели - свободное исповедание религии и отделение церкви от государства - делает сотрудничество государства с созданными церквами организациями не только возможным, но и плодотворным. Подобное сотрудничество не воспринимается как нарушение принципа отделения церкви от государства до тех пор, пока оно не относится к собственно религиозной сфере, само же социальное служение церквей и их организаций защищено положением о свободном исповедании. Государство ценит высокую мотивацию, эмоциональную вовлеченность и ответственность религиозных организаций, занимающихся социальной работой среди беженцев, одновременно становясь гарантом недопущения прозелитизма по отношению к незащищенным слоям населения. Миссионерская составляющая присутствует в социальной работе христианских организаций США среди беженцев, но в большинстве случаев благодаря сдерживающему действию разных факторов не перерастает в прозелитизм.

В традиционной культуре тувинцев культовая система почитания природы, связанная с сакрализацией ландшафта, занимает важное место. Среди природных объектов особо выделяется вода, а культ воды доминирует над всеми остальными в связи с отношением к воде как субстанции, дающей жизнь. Сложился и целый комплекс запретов и предписаний, связанный с отношением к воде и водным ресурсам - родникам, большим и малым рекам, целебным источникам - аржаанам, их истокам, озёрам. Представления об их духах-хозяевах - суг ээзи - раскрывают особое отношение тувинцев к природе и окружающему миру. авторы анализируют сущность и функции обозначенного культа с точки зрения ранних верований тувинцев: шаманизма, тенгрианства и традиционной религии - буддизма. В статье отражены сакральные представления о воде также и в общем социологическом измерении. Материалом для написания статьи послужили, наряду с научными работами по тувиноведению и религиоведению, полевые материалы, собранные в ходе экспедиций и научных командировок в 2013, 2014, 2017, 2018 гг. особо ценными оказались работы этнографов по ранним религиозным практикам, сакрализации природы, шаманизму и буддизму. результаты исследования позволяют говорить, что традиционные культовые практики, в том числе и культ воды, продолжают жить и функционировать в наши дни, взаимодействуя с другими культурными явлениями. Тем не менее, наблюдаются и подвижки, новые практики, направленные на воспроизводство традиционных представлений, инновации. авторы делают вывод, что в традиционной культуре тувинцев природа выступает источником и символом жизни, связующим звеном между макрокосмом и микрокосмом. Культ воды в жизни тувинцев является не пережитком прошлого, а одним из важных элементов традиционного мировоззрения и традиционной культуры, который функционирует и в современный период, что находит отражение в проведении обрядов и ритуалов, связанных с освящением истоков рек и родников, аржаанов.

Статья посвящена вопросу о связи художественного наследия Новгорода с древней культурой Киева, о сохранении киевских традиций и привезенных артефактов. Так, мы предполагаем, что именно к киевской традиции восходят две огромные парные иконы XI в. - «Спас Златая риза» (попавшая в XVI в. в Успенский собор Московского Кремля) и «апостолы Петр и Павел» (новгородский музей). В Киеве было исполнено и остромирово евангелие 1056-1057 гг., служившее напрестольным апракосом в Софийском соборе Новгорода. Многие миниатюры созданной в Новгороде во второй четверти XIV в. Симоновской Псалтири (ГИМ, Хлуд. 3) восходят, как мы полагаем, к иллюстрациям утраченной киевской рукописи XI столетия. иллюстрации Псалтири к библейским песням воспроизводят скопированные киевскими миниатюристами древние византийские образцы IX-XI вв. другие миниатюры являются репликами утраченных киевских композиций, которые прославляли христианство и разъясняли основы христианской религии. Циклы новгородских миниатюр указывают на тесную связь культуры Киева и Новгорода на протяжении домонгольского периода. Вероятно, с киевского оригинала, служившего прототипом для новгородских книжников, еще в древности была скопирована иллюстрированная Псалтирь для Софийского собора в Новгороде, которая впоследствии послужила образцом для рукописей других значительных храмов и монастырей. При копировании сохранялись сюжетные особенности композиций, в которых содержалась проповедь христианской веры, но стиль изображений постепенно упрощался. исследование выполнено на основе изучения сохранившихся артефактов и письменных источников, с помощью иконографического и стилистического анализа произведений. В современном изучении художественного наследия Новгорода ведущую роль играет выявление своеобразия местной культуры. Между тем данная работа делает акцент на сохранении в искусстве Новгорода XIV в. древних киевских традиций, на роли преемственности в эволюции русской художественной культуры. не менее важна и возможность реконструкции некоторых явлений в культуре Киева древнейшей поры.