Вестник МГУ. Серия 8. История. 2020. № 4

В статье анализируются возможности использования Разрядных книг при выяснении местнической «чести» городовых воеводских назначений. В условиях постоянного ведения Россией активных боевых действий в XVI в. городовые воеводские назначения могли служить важным преимуществом в местнических спорах, давали значительный воеводский опыт. Можно предположить, что в связи с изменениями тактической и стратегической обстановки «неформальный» статус, «статус чести» городовых воеводских назначений также менялся. Анализ документов Разрядного приказа в ряде случаев позволяет выявить динамику «статуса чести» воеводских назначений в конкретные города в разные периоды. Назначение в один и тот же город на одну и ту же воеводскую позицию в разное время и в разных условиях может быть интерпретировано как карьерный рост либо как форма опалы. В качестве примера выбран город Великие Луки, чья значимость менялась в период с конца XV до начала XVII в. и куда назначались воеводы, получавшие разный (в широких пределах) статус в воеводской иерархии. В работе очерчен круг воевод, получавших назначение в Великие Луки в указанный период, охарактеризованы их местнический статус и их позиция в воеводской иерархии. Выявляются периоды, когда в город активно назначались воеводы. Сделан вывод о корреляции между частотой воеводских назначений в город и положением на русско-литовском пограничье. Подчеркивается рост «статусности» и востребованности назначаемых в город воевод в периоды обострения дипломатических отношений и введения активных боевых действий. Были также сделаны предположения о влиянии иных причин на динамику «статуса чести» города. Анализируется влияние городового назначения в Великие Луки на карьеру ряда представителей русской военно-политической элиты. Подчеркивается необходимость учитывать «неформальный» статус города в конкретный момент в биографических исследованиях представителей русской военнополитической элиты конца XV - начала XVII в.

В первой четверти XVIII в. по инициативе Петра I создается система военно-госпитальных учреждений и поощряется их организация частными лицами. Этот призыв нашел отклик среди чиновной знати и воплотился в завещаниях известного петровского дипломата князя Б.И. Куракина (1727 г.) и первого российского государственного канцлера графа Г.И. Головкина (1729 г.). В подробном регламенте, приложенном к завещанию, Б.И. Куракин прописал не только штат служителей госпиталя, который наряду с церковью следовало построить в Москве, состав выдаваемой инвалидам и персоналу пищи и одежды, но и уклад их жизни. Определялась также сумма, необходимая для строительства и содержания московской больницы-богадельни, и источник ее обретения, в том числе за счет процентов с капитала, размещенного в заграничных банках. Г.И. Головкин в своем завещании также описывает главным образом то, как следует содержать больничную церковь и госпиталь в cерпуховском Высоцком монастыре, где покоился прах его родителей и где он наказал похоронить себя. Впервые осуществленное сравнение текстов двух завещаний в части, касающейся благотворительной деятельности, высветило как общие черты древнерусского благочестия, присущего этим представителям политической элиты петровского времени, так и различия в проявлении усвоенного ими европеизма. Сознание и государственного канцлера Головкина, не покидавшего Россию, и князя Куракина, в соответствии с характером службы значительно более европеизированного, по-прежнему определялось религиозным мировоззрением. Проявлением его была забота о поминальных службах и храмостроительство. У Куракина они дополнялись перепоручением взятого на себя перед иконой Николая Чудотворца обета, угрозами Страшного cуда и проклятиями в адрес наследника в случае невыполнения его воли. В обоих завещаниях церковная благотворительность и древнехристианское нищелюбие, характерные для древнерусского благочестия, сочетались с формами и целями благотворительности Нового времени. Ее воплощением стали обозначенные примером верховной власти рационально обустроенные больницы-богадельни.

Предметом данного исследования является состав поручительства, который представляет отдельный аспект деловых взаимоотношений у иностранцев, состоявших в московском гильдейском купечестве с середины XVIII до середины XIX в. Поручители - это несколько лиц из местного купечества, гарантирующие экономическую состоятельность (в том числе своевременную ежегодную уплату процентов с капиталов), а также отсутствие «штрафов и подозрений» у вступающего в купеческую гильдию. Подобная проблема впервые рассматривается в отечественной историографии. Автор вводит в научный оборот целый комплекс архивных материалов, состоящий из дел о причислении в московское купечество лиц иноэтничного происхождения. Для проведения данного исследования потребовалось изучить около восьмисот прошений и рапортов о причислении в московское купечество. Целью исследования является выявление преобладающих тенденций взаимоотношений по национальному признаку у причисленных к купечеству лиц иноэтничного происхождения, которые могли выражаться в выборе поручителем либо лиц из своей этноконфессиональной среды, либо из местных купцов «великорусского» происхождения. Данные тенденции рассматриваются отдельно по каждой представленной в московском купечестве национальной группе и изучаются в сравнении. Например, у французской, армяно-григорианской и мусульманской (представленной татарами, бухарцами и персами) общин была очень высокой степень поручительств, в которых фигурировали их соотечественники, в то время как у немцев и греков данная тенденция была выражена слабее. Соответственно, предпочтение выбора поручительств из местного купечества у последних было заметнее, чем у первых. Изучение поручительств позволило обнаружить наличие земляческих связей у купцов итальянского, швейцарского, британского, цыганского происхождения. На основе этих данных выявлена и проанализирована деловая взаимосвязь между разными национальными и конфессиональными группами, представленными в московском купечестве, которая нередко объяснялась однородным предметом торговли. Автором также представлена типологизация состава поручительств по национальным признакам по четырем группам.

Предметом данного исследования являются некоторые особенности научного мировоззрения М.М. Хвостова (1872-1920), внесшего серьезный вклад в формирование нового образа исторической науки, в изучение различных аспектов истории Древнего мира. Делается попытка выявить корреляцию между рядом теоретико-методологических подходов к изучению истории М.М. Хвостова и трех главных его учителей - профессоров Московского университета П.Г. Виноградова, В.И. Герье, В.О. Ключевского. Впервые исследование проведено на основе компаративного анализа основных научных трудов М.М. Хвостова и его наставников. Отмечается заимствование у П.Г. Виноградова позитивистской гносеологии и исследовательской парадигмы, что не означало, тем не менее, их простого копирования. В творческом наследии М.М. Хвостова просматриваются рецепции взглядов и идей В.И. Герье: об органичности исторического процесса, о недопустимости как недооценки, так и переоценки роли личности в истории, об особенностях конструирования образа истории. Следуя в целом правилам историко-социологического дискурса В.О. Ключевского, М.М. Хвостов демонстрировал собственные представления о развитии общества, развил идеи своего наставника о движущих силах исторической эволюции. Он искал подтверждения повторяемости экономических циклов в истории народов древности, стремился понять принципы исторического детерминизма. Вслед за В.О. Ключевским М.М. Хвостов признавал решающую роль экономического фактора в историческом процессе, соотнося с ним все остальные изменения в жизни общества. В результате исследования доказано, что принадлежность учителей М.М. Хвостова к различным течениям российской исторической мысли не могла не сказаться на его подходах к решению узловых вопросов философии и гносеологии истории. Эклектизм и противоречия становятся очевидными при сопоставлении отдельных положений, представленных в его трудах разных лет. Тем не менее, М.М. Хвостов имел собственные научные приоритеты, был оригинальным исследователем, стремился адекватно реагировать на интеллектуальные вызовы рубежной эпохи XIX-XX вв. и вносить коррективы в свои теоретические представления.

В статье делается попытка дать оценку одному из примечательных эпизодов межвоенного периода истории международных отношений - итало-французскому сближению в первые месяцы 1935 г., которое нашло свое наиболее яркое воплощение в подписании соглашения «Лаваль-Муссолини» 7 января 1935 г. Одним из краеугольных камней внешнеполитической парадигмы Б. Муссолини было создание «новой Римской империи». В качестве первоначальных целей экспансии в официальных документах откровенно назывались Эфиопия и Восточное Средиземноморье. К этому периоду Италия осуществила небывалое обновление своих военных и экономических ресурсов, которых, тем не менее, было недостаточно для выполнения поставленных внешнеполитических целей. В качестве союзника в деле расшатывания сложившегося в Европе статус-кво Италией была выбрана Франция. В течение первой половины 1935 г. странами был пройден большой путь по дипломатическому сближению, пики которого пришлись на упомянутый договор Муссолини-Лаваля и переговоры военных штабов двух государств (зима-весна 1935 г.). Отдельным пунктом Италия предлагала разрешить накопившиеся колониальные противоречия, в частности, вопрос об итальянских гражданах в Тунисе и локальные проблемы в Восточной и Северо-Восточной Африке. Несмотря на улучшение отношений, Франция не была готова заключать с Италией более обязывающий договор по примеру Антанты начала века. На отношения между двумя странами влиял и постепенно обострявшийся германский вопрос. Тем не менее, январские договоренности были восприняты Муссолини как карт-бланш на эфиопском направлении, что вылилось в дальнейшем в развязывание итало-эфиопской войны. Однако вследствие уклончивости позиции Франции, для которой ценность Италии как союзника против Германии была не слишком велика, Муссолини свернул попытки сближения с Третьей Республикой. Финальной точкой стала конференция в Стрезе, после которой Италия окончательно покинула лагерь стран - гарантов Версальско-Вашингтонской системы международных отношений.

Статья посвящена истории создания района Большого залива Гуандун-Гонконг-Макао в Южном Китае. Сегодня это самый бурно развивающийся и густонаселенный регион страны, одна из ключевых точек глобального проекта «Морского Шелкового пути XXI века». В статье поэтапно рассматривается история заселения территории района Большого залива, а также выявляются различные факторы, которые явились предпосылками активного развития городского кластера в дельте реки Чжуцзян. В центре внимания автора - политические, социокультурные, экономические и географические особенности района Большого залива, эволюционировавшего в один из городских кластеров мирового уровня. Статья охватывает основные этапы существования торговых отношений в данном регионе, включая период расцвета культуры Линнань, «эру Кантона», а также периоды до и после образования Китайской Народной Республики. Характерные черты района, его обособленность и в то же время внешняя открытость, внутренняя интеграция и структурные реформы на протяжении веков формировали специфический контекст, ставший не только почвой для развития провинции Гуандун и специальных административных районов Гонконг и Макао, но и «локомотивом» значительного сектора всей китайской экономики. Дополнительно приводится краткий анализ эволюции концепции района Большого залива в наши дни. В качестве основных источников информации использованы исследования китайских авторов и правительственные отчеты, не опубликованные на русском языке. С ростом интереса к данному масштабному проекту и с достижением первых запланированных результатов китайским научным сообществом опубликованы данные, которые прежде оставались недоступными для широкой читательской аудитории. Использование таких материалов позволяет увидеть процесс формирования района Большого залива глазами китайских авторов, погруженных в культурно-исторические реалии, а также восполнить пробелы в русскоязычных исследованиях на данную тему, сложить отдельные факты в общую картину и представить более структурированный взгляд на историю всего Южного Китая.

Статья посвящена анализу тенденции развития исторической науки рубежа ХХ-ХХI вв., связанной с так называемым «мемориальным бумом», который определил появление в 1980-1990-е гг. особой области «исследований памяти», memory studies, в предметном поле истории вообще и истории России в частности. Несомненное влияние на развитие этой области исторического знания оказало появление новых электронных средств хранения и транслирования информации, а также форм репрезентации прошлого, цифровизации источников разной типовой и видовой принадлежности. Следствием этих процессов стало выделение категории «источников исторической памяти», освоение которой требует решения ряда важных теоретических и методологических проблем. Наибольший интерес для исторического сообщества представляют методологические и источниковедческие аспекты исследований исторической памяти. Так, критерием выбора из комплексов источников различной типовой и видовой принадлежности тех, которые могут быть включены в структуру источников изучения исторической памяти, является их информативный потенциал, позволяющий «увидеть» прошлое, обогатить историческое знание эмоционально-психологическим восприятием образа прошлого. Важным тезисом методологического характера является признание того, что работа историка включает также функцию воображения, не ограничиваясь реконструкций событий, а дополняя их «видением» и «представлением видения», извлеченного из источников памяти. В этой связи, с точки зрения источниковеда, весьма значимыми являются проблемы взаимодействия форм репрезентации прошлого и информативного потенциала источника в контексте современных практик memory studies, иерархии источников исторической памяти (письменных-текстовых, аудиовизуальных, монументальных) на основе критерия значимости отдельных типов, видов и комплексов источников для изучения богатого спектра проблематики исследований памяти, а также для общей оценки познавательного потенциала, пределов и возможностей этой категории источников. В статье показаны угрозы манипулирования образами истории и фальсификаций источников изучения исторической памяти, значимость научно-исторического подхода, который помогает спасти наше прошлое от забвения, не искажая и «обновляя» память о прошлом в его многообразных репрезентациях.

О фортификации средневекового Смоленска сохранилось очень мало письменных источников, а раскопки оборонительных сооружений проводились всего несколько раз. Материалы же шурфовок и наблюдений за строительными работами не предоставляют качественного источника для решения задач установления хронологии и реконструкции внешнего вида и инженерии таких сооружений. И данные письменных источников, и материалы археологических исследований рассматривались в прошлом через призму устаревшей концепции, видевшей в валах целенаправленно сооружавшиеся насыпи, поверх которых ставились частоколы или пустотелые срубы. На современном этапе появилось иное видение древней фортификации: валы являются руинами древо-земляных стен, представлявших собой цепочки дубовых срубов-городней, заполненных грунтом. Только после разрушения деревянной обшивки и высыпания из нее грунта формировались земляные гряды-валы с остатками деревянных срубных стен внутри. Новое рассмотрение материалов раскопок прошлых лет в Смоленске с этой точки зрения показывает, что открытые тут конструкции полностью ей соответствуют. Ценность смоленских материалов состоит также в том, что здесь изучались остатки стен, возведенных в XVI в., которые ни в одном другом русском городе не подвергались археологическим раскопкам. Между тем в это время, в связи с распространением огнестрельной артиллерии, шел быстрый переход от средневековых традиций строительства к новым приемам, направленным на противодействии пушечному огню. Археологическими методами установлено, что позднесредневековая стена Смоленска создавалась по нормам древнерусского оборонного зодчества, однако письменные источники свидетельствуют о наличии в этих деревянных стенах «нижнего боя» - камер для установки пушек. В Смоленске впервые в России была исследована центральная часть воротного прохода в стене XVI в., помещенного на дно естественной ложбины и снабженного дренажем. В статье рассмотрен также вопрос о датировке строительства этой стены с привлечением всего комплекса письменных и археологических источников, что позволило допустить два варианта такой даты - около 1530-х гг. и середина 1580-х гг.

В центре внимания автора - искусство передвижников и история Товарищества передвижных художественных выставок, требующие сегодня определенного переосмысления. Передвижничество - магистральное явление русской культуры XIX столетия, тесно связанное с развитием реалистических традиций, близкое по духу творчеству Толстого и Достоевского. Лучшие полотна передвижников составили национальную художественную школу, способствовали формированию национальной идентичности. В первые три десятилетия существования Товарищества художники были законодателями вкуса и моды, посещаемость их выставок росла в столицах и в провинции. Эти выставки изменили состояние художественной жизни, заставили общество пересмотреть отношение к современному искусству и к коллекционированию. Они подняли статус художника, однако мечты посредством выставок не только просвещать публику, но и зарабатывать (как было заявлено в Уставе ТПХВ) не были реализованы. Период расцвета передвижничества закономерно сменился периодом упадка, когда деятельность ТПХВ продемонстрировала консерватизм его старейших членов. Тем не менее, передвижники стоят у истоков тех процессов, которые впоследствии определили пути развития русского искусства, - импрессионизма, символизма, модерна. Передвижничество было одним из центральных предметов исследования советской искусствоведческой науки, однако в последней трети ХХ в. в среде критиков и специалистов начался процесс погружения в изучение искусства последующих десятилетий - Серебряного века и авангарда, что привело к падению интереса к творчеству передвижников, являвшемуся частью пропаганды марксистко-ленинской эстетики. Сегодня новейшее искусство, тяготеющее к концепту, к постановке серьезных вопросов бытия, находит самые неожиданные аналогии в искусстве передвижников, несмотря на существующий разрыв между классическим и ультрасовременным видением. Популярность передвижнических картин была использована и в массовой культуре XX в. Такой интерес к передвижникам объясняется тем, что на их полотнах было воспитано не одно поколение наших соотечественников, многие превратились в своего рода культурный код русской нации.

Статья посвящена малоизвестному и давно забытому роману советского писателя А. Бартэна «Творчество» (1952). Специфика подхода в данном случае заключается не в литературоведческой интерпретации текста, а в попытке осмысления историком искусства литературного произведения, посвященного изобразительному искусству и художникам. Роман «Творчество» интересен тем, что не только представляет своеобразную летопись искусства эпохи соцреализма 1930-х гг. (действие романа происходит в 1935 г.), но является отражением времени, когда он был написан, - периода идеологических кампаний 1946-1953 гг. Слабое в художественном отношении произведение (очевидно, поэтому не привлекавшее внимания литературоведов), являясь типичным конъюнктурным продуктом эпохи, непосредственно и «плакатно» воплощает природу тоталитарной культуры. В статье рассмотрены отраженные в романе коллизии искусства 1930-1950-х гг. (борьба с «формализмом» и «натурализмом», «безыдейностью» и «аполитичностью»), созданные писателем образы художников и сложности их взаимоотношений («передовой художник», «чиновник от искусства», гений социалистического реализма Веденин, «реалист, да не тот» Симахин, бездарный копиист и ремесленник Никодим Никодимович, художник «от станка» Семен, «импрессионист-космополит» Ракитин и, наконец, «формалист, приходящий к сознанию своего абсолютного творческого бессилия», Векслер), проблемы творчества («счастье быть в шеренгах» или «творческая свобода») и стремление к созданию «шедевра» в условиях «социалистического строительства». Обнаруживая неумение говорить об изобразительных средствах искусства, А. Бартэн наполняет речь героев своего романа газетной лексикой, клишированными фразами и пропагандистскими штампами, кочующими из журнальной и газетной периодики в художественную литературу. В большей степени агитационно-административный, чем художественный, роман А. Бартэна, в сочетании с критической статьей Т. Головановой и Ю. Непринцева «Без знания жизни», является наглядным образцом идеологической демагогии, далекой от реальных проблем литературы и искусства, типичным примером манипулирования читателями, направленного на формирование извращенных художественных вкусов.