Статьи

Искусство всегда имело большое значение для репрезентации власти. Во Франции основание Королевской академии живописи и скульптуры (1648) было значимым событием не только для художников, желавших обособиться от ремесленной среды, но и для зарождавшегося абсолютизма. В лице мастеров Академии монархия приобретала тех, кто сможет транслировать важные для государства идеи, а также образ самого короля. Академия же получала монополию на королевский художественный заказ. Это гарантировало как качество произведений, так и их программную, идеологическую выверенность. Взаимоотношения между королевской властью и избранным кругом художников и стали предметом данного исследования. В статье поднимаются следующие вопросы: как на протяжении XVIII в. был организован процесс получения, выполнения и сдачи королевского заказа, как распределялась ответственность за его успешное выполнение, каковы были официальные — жанровые и стилистические — предпочтения короны, как происходил отбор мастеров, достойных высокой чести стать членами Академии, какую роль в карьере живописца играл факт работы на королевского заказчика, при каких условиях подобные заказы были выгодны и интересны художникам. Несмотря на то что каждый из этих вопросов по отдельности так или иначе затрагивался во франкоязычной литературе, их комплексное рассмотрение с позиций современной науки до сих пор осуществлено не было. Помимо близких по тематике научных трудов, автор проанализировал следующие информативные источники: инвентарные списки картин, заказанных директорами королевских строений для монарха, протоколы заседаний Королевской академии, важнейшие теоретические сочинения, принадлежащие академикам. В результате исследования удалось показать положение в обществе и реконструировать жизненные и творческие обстоятельства художника, призванного создавать произведения официального искусства. Это позволит более ясно представить себе картину художественной жизни Франции XVIII столетия, лучше понять особенности социальных и творческих взаимодействий внутри артистического сообщества указанной эпохи.

В статье анализируется, как в программах переписей населения, проводившихся на территории России с 1897 по 1937 г., отражалась динамика представлений об основных этнокультурных идентичностях. В России из всех видов культурной идентичности наиболее значимыми были языковая, религиозная и этническая, при этом применительно к разным периодам порядок внутри этого перечня различался, и приоритеты государства по «продвижению» одной или нескольких из них менялись. Переписи населения, проведенные в России в 1897, 1920, 1926 и 1937 гг., ярко выявляют трансформации этой шкалы идентичностей. Особое внимание в статье уделяется проникновению в перепись категории национальной (этнической) идентичности. В Российской империи Нового времени формировался элитарный дискурс, который предлагал различные интерпретации природы этнического (национального): определение русскости через ее атрибуты — православие и верность престолу; определение русскости (национальности) через культуру; определение русскости через «расу», «породу», «кровь». Но в отношении массы русского народа работала презумпция: русский — значит православный и лояльный престолу (при этом негласно подразумевался и русский язык). В статье показывается, как в Советской России повышалась значимость этнической идентичности, чему способствовали и принятый новой властью принцип национального самоопределения, и введенное административное деление, теснейшим образом привязанное к национальнос ти. Неслучайно, что уже в переписи 1920 г. появляется вопрос об этнической принадлежности — с формулировкой «народность». В переписи 1926 г. она меняется на «национальность». Анализ переписей населения, проведенных с 1897 по 1937 г., показывает, что в России базовыми факторами этнической идентичности, которая официально признавалась не во все периоды этого срока, были язык и религия. Связь языка и этничности выглядит априорной. Связь этничности и религии не столь очевидна, но в условиях гонений на религию она хотя затушевывалась, но сохранялась, однако в структурировании идентичностей (базовая/ производная) религия и этничность поменялись местами.

Статья посвящена природе исторического процесса в максимально широком геополитическом контексте так называемой Большой Евразии. Отправной точкой исследования служит категория «молчания» как ключевого феномена русской и азиатской истории в его культурном, политическом и психологическом измерениях. Молчание имеет здесь множество проявлений начиная со «священнобезмолвия» в православной традиции и кончая различными формами обманной коммуникации, хлестаковщины, шутовства, культуры «понтов» и пр. Это понятие рассматривается в контексте двух глобальных установок познания: одна основана на принципе тождественности вещей себе, другая — на принципе их неравенства себе, самоинаковости всего сущего, уклонения от себя, когда реальностью является становление, переход вещи в иное и, следовательно, предел существования. Первый принцип лег в основу западной интеллектуальной традиции, второй занимал доминирующее положение в духовных традициях Азии. Принцип самоинаковости предполагает отношения свободной совместности, синергии, динамичной центрированности мировых сил и утверждает всеобщее подобие, взаимное проникновение противоположностей, когда вещи охватывают, вмещают друг друга так, что всё сущее и весь мир как бы хранятся в себе, становятся собственным тайником. Здесь единое сливается с единичным, и центростремительное движение, или инволюция, возвращение к истоку существования оказываются условием неисчерпаемого разнообразия и сокровенной вечнопреемственности жизни. Такая познавательная установка обеспечивает большой творческий потенциал и духовную дисциплину личной и общественной жизни, посредством которых моменты жизненного опыта претворяются в репертуар типизированных и стильных форм культурной практики. Так созидается надвременное тело традиции и становится возможным восстановление полноты бытия всех вещей (апокатастасис). Исторически неопределенность структурных основ традиции и забвение символического измерения опыта обусловили их постепенное замещение логикой самотождественности вещей, характерной для эпохи Модерна. Однако принцип самоинаковости вновь вышел на передний план в современной «постмодернистской» ситуации, характеризующейся эрозией идеологии, и история стала процессом раскрытия в глубинах индивидуального опыта перспективы глобального человечества в безграничном разнообразии его проявлений.

Колониализм как явление на протяжении длительного времени рассматривался в контексте европейских исследований. В последние десятилетия в его изучение включились африканские авторы. В центре их внимания оказались проблемы трансформации идентичности, напрямую связанные с наследием колониального прошлого. Предметом исследования в данной статье является колониальная ментальность — «коломентальность» (как назвал ее выдающийся нигерийский музыкант Фела Аникулапо Кути (1938–1987), акцентировавший внимание на том, что рано или поздно она может обрести антиколониальный характер). Колониальная ментальность — продукт сравнительно короткого исторического периода, и в историко-культурном контексте применительно к Нигерии она может рассматриваться как часть национальной и индивидуальной идентичности. По сути, она стала «ответом» на «вызов» колониальных властей, результатом реализации предпринятой ими цивилизаторской миссии, направленной на просвещение чернокожих «дикарей». Оборотной стороной процесса стало разрушение прежней — афроцентричной — эпистемологии и ментальности, а вместе с ними и афроцентричной картины мира. Параллельно с обращением к европейским ценностям шло навязывание и принятие двойных стандартов, формировалась склонность к паразитическому существованию, насаждались сегрегация и насилие. Как следствие, в границах колониальной ментальность проявилось два вектора развития — положительный и отрицательный. В Нигерии в постколониальный период они нашли отражение в актуализации присущей местным жителям творческой энергии, воплотившейся, с одной стороны, в динамичное развитие литературы, публицистики, науки, предпринимательства, а с другой — в эволюцию протестных настроений, которые обрели форму махинаций и мошенничества. С середины 1970-х гг. они претерпели значительную эволюцию, обнаружив при этом сходство с традиционной карнавальной культурой, лицедейством, игрой. На рубеже ХХ–XXI вв. Нигерия обрела устойчивую репутацию одной из самых криминальных стран мира, а нигерийское мошенничество — как часть колониальной и одновременно национальной ментальности — превратилось в один из своеобразных брендов, точнее антибрендов, Нигерии.

Одной из задач проекта по развитию молодежного музея под эгидой Научно-учебного музея землеведения МГУ является популяризация научных исследований и разработка механизмов научно-просветительской деятельности групп начинающих исследователей, в связи с чем особое значение имеет Фестиваль науки, ежегодно проводимый в Московском университете. С 2016 г. началось сотрудничество Музея землеведения МГУ с научно-просветительской экспедицией «Флотилия плавучих университетов», работающей в Поволжье, Подонье и Прикаспии. Представление молодежного музея как мобильно-сетевого проекта на научно-просветительском мероприятии в формате Фестиваля науки наиболее эффективно при сочетании механизмов: выставочного — временное экспонирование натурфактов и артефактов, собранных начинающими естествоиспытателями в экспедициях; презентационного — демонстрация научно-популярных книг, видеографических произведений, научных трудов, созданных при участии молодых коллег; интерактивного — организация комплекса соответствующих площадок. Такой подход апробирован на Всероссийском фестивале науки в кампусе МГУ в 2023–2024 гг. Серию экспонатов составили находки участников экспедиции «Флотилия плавучих университетов» (в том числе победителей первого всероссийского конкурса «Молодежь и музей») в Поволжье — выставка была развернута в павильонах Музея землеведения и Университетской гимназии МГУ. Ключевыми презентуемыми продуктами, созданными в сотворчестве с участниками проекта молодежного музея, стали книга «Вернадизм в современном университете» и постоянно демонстрировавшийся на экране научно-популярный фильм «Братство научного творчества. Плавучий университет Владимира Вернадского». Для посетителей работали специально спроектированные интерактивные площадки: «Виртуальная реальность в музейном пространстве — VR-travel в геологическое прошлое Восточно-Европейской равнины» (от победителей всероссийского конкурса «Молодежь и музей»), предлагающая посетителю посредством VR-технологий и специально организованного видео-контента стать виртуальным участником реальной научной экспедиции «Флотилия плавучих университетов» с целью приобщения к научным полевым исследованиям и сбору материалов для естественно-научного университетского музея; «Колонка С.Н. Виноградского» — натурная презентация эволюции экосистем в реальном времени. Также проводился экспедиционно-лабораторный познавательный практикум «Космические следы на Земле», представленный учащимися Университетской гимназии МГУ.

Предметом исследования являются тексты учебников и учебных пособий, посвященные событиям Второй мировой войны и Великой Отечественной войны. Для изучения были взяты книги, изданные в восьми постсоветских государствах: Российской Федерации, Республике Беларусь, Украине, Азербайджанской Республике, Республике Узбекистан, Республике Казахстан, Кыргызской Республике и Республике Таджикистан. Авторы ставили цель проанализировать, насколько в тех или иных постсоветских государствах бережно сохраняют историческую истину о двух главных войнах человечества или же фальсифицируют их причины, события и итоги. Проведение подобных исследований соответствует положениям, закрепленным в комплексе документов, принятых за последнее время в РФ. В первую очередь это внесенные поправки в Конституцию Российской Федерации, Указ Президента Российской Федерации от 2 июля 2021 г. № 400 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», Указ Президента Российской Федерации от 5 сентября 2022 г. № 611 «Об утверждении Концепции гуманитарной политики Российской Федерации за рубежом». В этих документах сформулированы выводы о тщательном и непредвзятом изучении истории российской государственности на всех этапах ее развития. При этом, безусловно, одной из самых значимых вех является Великая Отечественная война, которая стала в некоторых странах, ранее входивших в СССР, рассматриваться с позиций, способствующих «отрыву» не только молодых людей — школьников и студентов, но и представителей старших поколений от героического прошлого своих стран. Такой государственный подход сопряжен с формированием общественного мнения, направленного на искажение образа истинных героев и создание мифов о том, что многие противники советской власти и были выразителями национальных интересов подавляющего большинства населения некоторых национальных республик, входивших в состав СССР. Как показывает опыт Украины, такая линия по фактическому формированию государственной националистической идеологии ведет не просто к расколу общества, а к гражданской войне.

История советской журналистики периода Великой Отечественной войны достаточно хорошо изучена. В исследованиях по истории журналистики принято анализировать, как именно военные события освещались в СМИ, какую картину войны создавали журналисты. Однако практически не рассматривался опыт работы советских военных корреспондентов в период войны. В данной статье предлагается другой подход к анализу накопленного исторического материала, а именно: в центре внимания — эмоционально-психологическое состояние журналиста на войне, особенности его работы и быта. Проанализирован обширный материал, позволивший выстроить соответствующую структуру исследования. Эмпирической базой исследования стали как дневниковые записи периода войны, так и воспоминания советских журналистов, написанные в послевоенный период. Выявлен круг проблем, с которыми сталкивались военкоры Великой Отечественной войны: это как профессиональные проблемы отбора информации для публикаций, специфические методы сбора материала, так и этические проблемы журналистов, их эмоциональные перегрузки. Наиболее информативной с точки зрения данного исследования стала книга воспоминаний главного редактора центральной военной газеты «Красная звезда» Д.И. Ортенберга. Ее автор большое внимание уделил условиям работы, впечатлениям, трудностям, которые возникали у журналистов при отборе тем для публикаций и осмыслении тех событий, с которыми они сталкивались. В определенной степени картина собственной работы в условиях войны отражена в публикациях военкоров, однако в период военных действий о многих фактах написать было нельзя в силу цензурных или идеологических запретов. В данном исследовании затронута и тема «правдивости» — правды о войне, как ее понимали журналисты, участники и очевидцы событий. Исследование представляется актуальным для анализа работы современных российских военкоров, несмотря на все исторические различия. Оно позволяет выделить круг профессиональных, этических, психологических проблем журналиста, который выполняет свои профессиональные обязанности в военных условиях или в условиях конфликта.

Значительный научный и общественный интерес вызывает такой важный компонент массового сознания, как политические эмоции. Для понимания периода российской истории, который предшествовал революционному кризису 1917 г. и продолжился после свержения царизма, важно проанализировать генезис и динамику политических эмоций, охватывавших все слои общества и, в заметной степени, диктовавших политическое поведение. Этой проблеме посвящена книга В.Б. Аксенова «Война патриотизмов. Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи» (2023). Одной из наиболее заметных эмоций того переломного времени являлось чувство патриотизма, которое имело множество различных, заметно отличавшихся друг от друга проявлений. Различные «патриотизмы» демонстрировали как групповые аффективные связи дружбы, любви и солидарности, так и эмоции, направленные вовне группы, — эмоции гнева и отторжения «другого». Пропаганда, воздействовавшая на психоэмоциональное состояние общества, во многом обуславливала динамику аффективных компонентов массового сознания эпохи крушения империи, формируя те или иные варианты не только патриотического сознания, но и поведения. Важность эмоций и аффектов для формирования коллективных идентичностей приводит к интенсификации пропагандистского воздействия на массы с использованием понятий «отечество», «народ» и «национальное сообщество». В предреволюционной императорской России сосуществовали и нередко переплетались «верноподданническая», консервативная, государственная, патерналистская, военная, гражданская, революционная и иные версии патриотизма, имевшие различную идеологическую окраску. Однако «идеология патриотизма», если бы таковая могла существовать, должна была отстраиваться по линии поиска неких признаков — в прошлом, настоящем или желаемом будущем — идеальной, лучшей страны, объекта патриотических эмоций. История России, как и других стран, показывает, что, являясь в основном аффективным чувством, патриотизм не идентичен системе рационально отрефлексированных и концептуально оформленных идей (т.е. идеологии). Важна также проблема исторического генезиса патриотизма. Патриотизм появляется там и тогда, когда средневековая, по сути, верность сюзерену уступает место верности отечеству и согражданам

На примере нескольких миссионерских проектов первой половины XVIII в. по христианизации индейцев Новой Англии можно отчетливо проследить стремление пуританских миссионеров добиться англизации индейцев, т.е. их ассимиляции в англоязычную среду, что подразумевало отказ от традиционной индейской культуры и образа жизни, навязывание английской системы ценностей, включение индейцев в орбиту колониальных интересов Великобритании. Венцом этих усилий стало создание Дартмутского колледжа в 1769 г. В сознании колонистов Новой Англии, безусловно, доминировал крайне отрицательный образ индейца — вероломного дикаря-язычника, ведущего недостойный образ жизни. Исследователи, рассуждая о сложности обращения индейцев в христианство, особенно в протестантизм, обращают внимание на огромные культурные различия: от индейцев требовалось принять целый ряд новых культурных практик, начиная от ограничительных сексуальных правил и патриархальных гендерных ролей и заканчивая рыночным образом жизни и европейским стилем одежды и поведения. Осуждая традиционную культуру индейцев, пуританские миссионеры Джон Сарджент, Элеазар Уилок и другие стремились навязать им совершенно другой, чуждый для них образ жизни. Они полагали, что экономический уклад, основанный на охоте и сезонном перемещении, был главным препятствием для христианизации и цивилизации индейцев. Даже посещая протестантские религиозные службы и принимая крещение, большинство индейцев не порывали с традиционной индейской культурой, сохраняли приверженность традиционному стилю жизни. Да и отношение, с которым сталкивались индейцы-христиане в пуританских общинах, мало напоминало равноправие. В результате многие обращенные индейцы предпочитали создавать собственные конгрегации. Самюэль Найлз из племени наррагансеттов, Самюэль Эшпо, представитель племени мохиган, создали неподконтрольные белым миссионерам христианские общины для индейцев. Они сочетали протестантизм с элементами традиционной индейской культуры, чем шокировали наблюдателей. Даже «образцовый» христианизированный индеец Самсон Окком сохранял двойственную идентичность и рассуждал о пороках белого общества и о несправедливом отношении к коренному населению Америки.

Автор поднимает вопрос о достоверности актов Сплитского собора 925 г., которая вызывает сомнения в связи с тем, что эти документы сохранились в так называемой “Historia Salonitana maior”, самая ранняя рукопись которой датируется началом XVI в. Этот собор состоялся в провинции Салонской (Сплитской) митрополии, находившейся в юрисдикции Римской церкви, и примечателен прежде всего сюжетами, которые имеют отношение к славянскому (хорватскому) населению на Адриатическом побережье Далмации. Статья демонстрирует методику установления адекватности сплитского материала церковно-политическому и правовому контексту эпохи, которую можно условно обозначить как каролингский период, на примере анализа лишь одного соборного канона. Это канон XIV, опирающийся на евангельские тексты, которые были интенсивно задействованы в европейской церковно-юридической практике того времени. Первая часть канона запрещает мужу развод, за исключением случая, когда жена уличена в прелюбодеянии. После такого развода мужу запрещается вступать в новый брак. Вторая часть побуждает, скорее всего, славян, отправлять своих детей и рабов учиться грамоте для того, чтобы впоследствии из их числа могли быть поставлены приходские священники для пастырской работы в той среде, из которой они вышли. Привлекая для сравнения разнообразные источники — капитулярии франкских королей и императоров, правовые собрания, епископские капитулярии, подобные Collectio Dionysiana или систематизировавшему материал каролингской эпохи сборнику канонов Регинона Прюмского, — автор доказывает полную адекватность канона Сплитского собора 925 г. современной ему европейской практике и предлагает новые интерпретации отдельных моментов в каноне, в частности, того, что его заключительная фраза подразумевает предназначение отданных на обучение детей именно в священники. Такого рода сравнительная методика, безусловно, продуктивна в работе и с остальными документами Сплитского собора, однако формат статьи не позволяет рассмотреть весь спектр обсуждавшихся на нем вопросов

В статье проанализированы три текста второй четверти XVI в., посвященные произведениям церковного искусства и архитектуры и содержащиеся в составе новгородских летописей. Их можно определить как три точно датированные статьи, в которых описываются с достаточно большой подробностью отдельные предметы и комплексы, созданные в Новгороде по заказу новгородского митрополита Макария и игумена новгородского Хутынского монастыря Феодосия. Первый текст, представляющий настоящий экфрасис, описывает царские врата иконостаса новгородского Софийского собора и монументальную роспись на западном фасаде этого храма (1527/1528 г.). Второй текст описывает созданный для того же Софийского собора деревянный амвон с резными фигурами (1533 г.). Наконец, в третьей летописной статье, датированной 1535 г., рассматривается храм Григория Армянского в новгородском пригородном монастыре Спаса-Преображения на Хутыни. Этот храм имел восьмигранную форму, пять входов, вверху у него были повешены колокола, здание завершалось одной главой и куполом. Летопись называет архитектора этой постройки — тверского мастера Ермолу — и подчеркивает, что раньше таких зданий в городе не было, хотя храму 1535 г. предшествовал небольшой храмколокольня 1445 г., сооруженный по заказу архиепископа Новгородского Евфимия II. Для всех подробно рассмотренных в данной статье описаний характерна не только литературная обработка, выразившаяся в употреблении возвышенных эпитетов и подчеркивании необычности предметов и их объемов, но и внимание к деталям, которое позволило автору новгородских экфрасисов «увидеть» не только количество углов, скульптур или иконных вставок, но и некоторые особенности форм. Рассмотренные тексты — один из ранних примеров внимания к художественной форме, что можно обозначить, как интерес к искусству вообще. Описания имеют неполный и фрагментарный характер, но в них уже видна историчность и цепкость взгляда, характерные для книжников эпохи позднего Средневековья.

Кафедра археологии исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова отметила в 2024/2025 учебном году три юбилея: 85 лет кафедре, 90 лет историческому факультету и 270 лет Московскому университету. Преподавание археологии в Московском университете спорадически осуществлялось уже в первой трети XIX в., а начало регулярной научно-преподавательской работы в сфере археологии было инициировано в 1880 г. профессором Д.Н. Анучиным. Прообразом кафедры археологии стало Археологическое отделение факультета общественных наук, основанное в 1921 г. В.А. Городцовым, чей ученик А.В. Арциховский в 1939 г. создал и возглавил кафедру археологии исторического факультета МГУ. Дело А.В. Арциховского продолжил В.Л. Янин, возглавивший кафедру в 1978 г. и руководивший ею до 2016 г. С момента первого выпуска археологов (в 1940 г.) к лету 2024 г. кафедру окончили 859 специалистов, бакалавров и магистров. Из них 346 (40,2 % от общего выпуска) впоследствии защитили кандидатские диссертации, а 114 (13,2 %) — докторские. Верные традициям, заложенным выдающимися учеными, руководившими кафедрой, другими замечательными специалистами, сотрудники кафедры археологии активно продолжают научную и педагогическую деятельность. В последние годы были обновлены традиционные учебные курсы и разработан целый ряд новых элективных спецкурсов. Практически все сотрудники кафедры (17 из 18) вели разнообразные полевые, лабораторные и кабинетные исследования. За последние 5 лет (2020–2024 гг.) ими опубликованы 118 статей в ведущих журналах (в том числе относящихся к топ-25), 122 статьи в сборниках, 2 персональные монографии и одна коллективная, а также главы в коллективных монографиях. При кафедре действовали 7 экспедиций (с учебной и производственной практикой студентов и аспирантов), исследовавших различные археологические памятники, в диапазоне от палео лита до Средневековья, от Великого Новгорода на севере до Центрального Предкавказья на юге и от Смоленска на западе до Южного Приуралья на востоке.

Статья посвящена истории кафедры иностранных языков исторического факультета МГУ, которая представлена на более широком фоне истории преподавания иностранных языков в Московском университете, начавшейся вместе с его основанием. Вошедшие в систему университетского образования как вспомогательный учебный предмет иностранные языки постепенно заняли то место, которое отводится им сейчас, в частности — на историческом факультете. От первых лекторов иностранных языков, среди которых были и историки, до появления в университете специализированных кафедр прошло почти два столетия. В 1965 г. была создана кафедра иностранных языков исторического факультета, призванная решать задачу иноязычной подготовки студентов как неотъемлемой части университетского исторического образования. Большую роль в развитии кафедры, в постановке преподавания профессионально ориентированных иностранных языков на историческом факультете сыграли первый заведующий кафедрой Е.А. Бонди, а также пришедшая ему на смену С.Г. ТерМинасова. Е.А. Бонди заложил основы профессиональной иноязычной подготовки студентов-историков, заключающиеся в органическом единстве преподавания иностранных языков и истории. Руководство кафедрой С.Г. Тер-Минасовой знаменует собой новый этап плодотворной деятельности в теории и практике преподавания профессионально ориентированных иностранных языков для студентов-историков и искусствоведов. Кафедра вносит важный вклад в обучение студентов, получающих историческое образование с хорошим уровнем владения иностранными языками. Главное в ее работе — взаимодействие и сотрудничество с историческими кафедрами в учебно-научной деятельности и методическая проработка лингвистических основ преподавания иностранного языка будущим историкам для осуществления их профессиональной деятельности. Кафедра придает большое значение развитию студенческого творчества, признавая его роль в повышении уровня владения иностранными языками. Кафедра иностранных языков исторического факультета встретила 270-летие Московского университета достойным вкладом в подготовку историков и искусствоведов со знанием иностранных языков, значительными профессиональными достижениями, среди которых более двухсот учебников, учебных пособий и словарей.

Понять логику становления и развития этнографии (этнологии) как дисциплины в Московском университете возможно только через внимание к контексту (контекстам). В первую очередь, это контекст дисциплинарный, что предопределялось его долговременным решающим влиянием на этнографию в университетских стенах. Этнология как дисциплина также развивалась в динамичном общеисторическом контексте, оказывавшем и оказывающем на нее решающее воздействие. Становление и институционализация этнологии в России происходили во второй половине XIX в. В 1880-х гг. наметились две линии в организации этнологического образования: одна интегрировала его в контекст естественнонаучный, другая — в исторический (шире — гуманитарный). Уже в первые десятилетия XX в. русская этнография обладала серьезным потенциалом, в частности, способностью к самостоятельному оригинальному теоретизированию. На советскую эпоху пришелся расцвет этнографии как дисциплины и университетской кафедры как ее неотъемлемого звена. Этнография в университете прошла, начиная с 1939 г., фазы институционализации (С.П. Толстов и Н.Н. Чебоксаров), качественного роста (С.А. Токарев) и профессионального расцвета (Г.Е. Марков). Сложилась концепция этнографического образования, были обеспечены серьезные масштабы научно-исследовательской и экспедиционной деятельности, сложился привлекательный имидж профессии. Устойчивость и здоровый консерватизм, присущие Московскому университету и университетской корпорации, позволили кафедре успешно преодолеть эпоху социальной и политической турбулентности (вторая половина 1980-х — 1990-е гг.), сохранив базовые основания системы профессиональной подготовки, и внести в нее необходимые новшества (В.В. Пименов). В начале XXI столетия основной линией развития этнологии как дисциплины стал антропологический поворот. Антропологическая линия была инкорпорирована и в систему профессионального образования в Мос ковском университете, дополнив, но не вытеснив традиционные этнографическое и этнологическое направления (А.А. Никишенков, Д.А. Функ). На современном этапе кафедра этнологии демонстрирует расширение притока студентов, поддерживает разумный баланс этнографически-этнологической и антропологической составляющих, стоит на позициях междисциплинарности, обеспечивает устойчивую трансляцию профессиональной традиции в тесном взаимодействии с академической наукой

В статье рассматриваются основные события и тенденции, связанные со становлением и развитием на историческом факультете Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова учебно-научного направления «Белорусоведение, история Беларуси и белорусской диаспоры». Впервые осмыслены и введены в научный оборот данные об основных этапах развития межгосударственного сотрудничества исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова с ведущими белорусскими образовательными и научными центрами, занимающимися изучением и преподаванием истории, такими, как исторический факультет Белорусского государственного университета, Институт истории Национальной академии наук Беларуси, Академия управления при Президенте Республики Беларусь и др. Определен инициативный вклад в развитие этого процесса национально-культурных автономий, общественных организаций и объединений белорусской диаспоры России и мира. Охарактеризованы ключевые результаты совместной деятельности историков Союзного государства: оформление учебно-научного направления «Белорусоведение, история Беларуси и белорусской диаспоры», открытие и успешная реализация первой российско-белорусской международной совместной магистерской программы с двумя дипломами — МГУ имени М.В. Ломоносова и БГУ — «История белорусской диаспоры», создание уникального формата межуниверситетских мероприятий «Дни Дружбы МГУ имени М.В. Ломоносова и БГУ», появление на историческом факультете Архива истории белорусской диаспоры и Кабинета белорусской научной литературы, регулярное проведение других научных мероприятий с участием представителей исторического факультета Московского университета и белорусских историков. Рассматриваются проекты, в создании которых исторический факультет принял самое деятельное участие и которые в настоящий момент стали частью межгосударственных проектов высокого значения, в том числе создание Экспертно-консультативного российскобелорусского совета по истории. В результате комплексного анализа исторических процессов и событий, представленного в статье, сформулирован вывод об особом вкладе исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова в формирование единого социогуманитарного российско-белорусского пространства. В рамках реализуемого сотрудничества последовательно формируется уникальная межгосударственная российско-белорусская единая научная школа.